Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Рассказывают, что Суворов в то время, когда перевязывали ему рану, отвечал дежурному генералу, посланному к нему от Потёмкина с грозным вопросом, как он, Суворов, осмелился без повеления завязать такое важное дело: «Я на камушке сижу: на Очаков я гляжу». Можно считать вероятным, что Потёмкину передали этот дерзкий ответ, осмеивавший бездействие князя[447].

Этот эпизод показывает, в какой степени в русском лагере недоставало единства мысли, дисциплины и доверия к главнокомандующему. Один из генералов самовольно решается на предприятие, которое могло удаться лишь при дружном действии всех частей войска. Целые сотни солдат были загублены лишь для того, чтобы страшною опасностью принудить главнокомандующего к решительным действиям. Но и это не удалось.

Если бы Потёмкин внял увещаниям, то, может быть, хотя и с значительною потерею, взял бы крепость; но он поступил иначе, и осада после этого продолжалась еще более четырех месяцев. А между тем штурм 27 июля, по всей вероятности, был бы менее кровопролитен, нежели штурм 6 декабря. Потёмкин не воспользовался этою минутою, как говорит принц де Линь, потому что жалел солдат; но, кроме того, и самолюбие останавливало его. Если б Очаков был взят 27 июля, это событие было бы приписано отваге Суворова, о котором Потёмкин заметил незадолго перед тем, что тот «хочет все себе заграбить». Теперь же Потёмкин имел полное право обвинять Суворова, требовать от него отчета; он даже мог бы предать его военному суду за нарушение правил субординации. В страшном волнении он написал ему записку, наполненную упреками; почерк руки этой записки свидетельствовал о раздражении князя. Почти невозможно было разобрать написанного. «Солдаты, – писал Потёмкин, – такая драгоценность, что ими нельзя бесполезно жертвовать. Ни за что ни про что погублено столько драгоценного народа, что весь Очаков того не стоит. Странно, что при мне мои подчиненные распоряжаются движениями войска, даже не уведомляя меня о том»[448]. Вскоре после того Суворов был опять ранен при взрыве в лаборатории и уехал после этого.

Осада и дальше шла вяло и неудачно. Потёмкин не переставал ждать более благоприятных обстоятельств для решительных действий, а между тем капудан-паша Гассан постоянно имел сообщение с крепостью при помощи флота, «прилип к ней как банный лист», писал Потёмкин к Румянцеву, или «как шпанская муха», сказано в письме князя к императрице[449]. Туркам неоднократно удавалось высаживать войска для усиления очаковского гарнизона[450]. Осаждающие не имели возможности блокировать крепость; обвиняли Потёмкина, между прочим, в том, что он не успел заблаговременно построить батареи на самом конце Кинбурнской косы. Де Линь заметил, что постройкою редутов и батарей заведовали низшие офицеры (quelques subаlteгнеs), малоопытные и незнакомые с делом. Начали уезжать люди более выдающиеся, как, например, Поль-Жовес, принц Нассау-Зиген. Принц де Линь также счел более удобным удалиться. Хотя отношения между ним и Потёмкиным были довольно благоприятные, тем не менее вечный контроль со стороны австрийского полководца-дипломата был в тягость главнокомандующему. «Эти союзники, – писал он однажды, – мне очень надоели; они во все вмешиваются, хотят все звать, а затей критикуют и осуждают, не зная самого дела основательно»[451].

Критиковали, однако, не только иностранцы, но и свои. В записках Е.Н. Голицына, между прочим, сказано: «От нерешимости князя Потёмкина и от пышной и сладострастной жизни его армия стала ослабевать. Наступила стужа, войско стало нуждаться пищею и претерпевать холод. Завелись наконец смертоносные болезни. Князь Репнин, видя такое неустройство и небрежение, решился его усовестить, написал ему письмо в твердых выражениях, где, между прочим, он ему вспоминает, что он за такое нерадение будет отвечать Богу, государю и отечеству. Крепость вскоре после того была взята приступом. Я слышал от самого в ней командующего трехбунчужного паши, которого мне случилось в проезд его через Москву видеть у князя Репнина, что гарнизон в крепости несколько раз почти начал бунтовать и что он удивляется, как не воспользовались осаждающие такими случаями. Вот каков был князь Потёмкин, начальствуя армиею»[452].