Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Во всяком случае, приезд князя был предметом многих разговоров. Гарновский весьма рельефно описывает настроение умов в это время. «Да и вообще, – писал он, – что до приезда его светлости сюда касается, то у нас теперь такое время, каковому, по писаниям, надлежит быть при втором пришествии. Стоящие ошую трепещут, одесную же радуются, судимы будучи без суда каждый плодами дел своих. Венской[481] ходит, прижавши хвост, который приподнять обещает французской[482], надеясь на прежний свой кредит у его светлости. Что же касается до прусского и английского, то сии ожидают его светлость нетерпеливо. Фрезер, напившись допьяна на бале у Льва Александровича (Нарышкина), при питии здоровья его светлости прокричал, что более всего делает чести победителю Очаковскому, это то, что разогнал из армии принцев де Линьев, принцев Нассавских и Павлов-Жонесов и взял город без их советов». Сообщив в январе, что императрица с часу на час ожидает приезда князя, Гарновский писал 3 февраля: «Весь город ожиданием его светлости встревожен. Теперь, кроме касающихся до сего разговоров, других нигде не слышно. Государыня в ожидании сильно скучает. «Боже мой, как мне князь теперь нужен!» (Слова Екатерины.) Третьего дня вот какой был, между прочим, разговор с Захаром. Государыня: Скажи, пожалуй, любят ли в городе князя? Захар: Один Бог да вы. – Получа сей ответ, призадумавшись, промолчала, потом, сказав Захару «прощай», размышляя прогуливалась по Эрмитажу. Цесарское посольство хотя и продолжает к его светлости свою ненависть, но, однако же, прибытия его страшится, опасаясь в политической системе перемены»[483].

Внимательно следя за путешествием князя в Петербург, императрица писала ему, между прочим, 2 февраля: «Переезд твой из Кременчуга в Могилев был подобен птичьему перелету, а там дивишься, что устал; ты никак не бережешься, а унимать тебя некому; буде приедешь сюда больной, то сколько ни обрадуюсь твоему приезду, однако при первом свидании за уши подеру, – будь уверен; морщись, как хочешь, а со здоровьем не шути; вот какая у нас готовится встреча победителю!»[484]

Императрицу занимали в это время приготовления к приему Потёмкина. Она приказала не давать сочиненную ею оперу «Горе-Богатырь» в театре до приезда князя. 26 января она сказала Храповицкому: «Князю Орлову за чуму[485] сделали мраморные ворота; графу Румянцеву были поставлены триумфальные в Коломне, а князю Г.А. Потёмкину совсем забыла». Храповицкий ответил: «Ваше Величество так его знать изволите, что сами никакого с ним расчета не делаете». Государыня: «To так, однако же все человек; может быть, ему захочется». К этому рассказу Храповицкий прибавляет: «Приказано в Царском Селе иллюминовать мраморные ворота и, украся морскими и военными арматурами, написать в транспаранте стихи, кои выбрать изволила (императрица) из оды на Очаков Петрова. Тут при венце лавровом будет в верху: «Ты в плесках внидешь в храм Софии». Затем слова Екатерины: «Он (Потёмкин) будет в нынешнем году в Царьграде; о том только не вдруг мне скажите»[486].

Гарновский сообщает также некоторые любопытные подробности о приготовлениях к приезду Потёмкина: «Г. Завадовский, услыша о надписях, сочиненных государынею на вратах, сооруженных в Софии в честь грядущему с полудня на север победителю, пожавши плечами, покиваше по-словенски и главою». В письме Гарновского к самому Потёмкину также говорится о триумфальных воротах с надписью, сочиненною самою императрицею, а далее прибавлено: «Слышно также, что от великого князя дано повеление морскому батальону и наследникову кирасирскому полку встретить вашу светлость с почестями, принадлежащими фельдмаршалу»[487].

И из других источников мы узнаем о внимании, которое петербургское общество тогда обращало на предстоявший приезд в столицу князя Потёмкина. К Державину писали об этом Н.А. Львов, А.И. Терской, С.М. Лунин, Савинский, А. Грибовский…[488]