Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Роль, которую играл Потёмкин во время пребывания в Петербурге в отношении текущих государственных дел, была самая видная. Он советовал Екатерине не слишком враждебно относиться к императору Леопольду[582], содействовал смягчению судьбы несчастного Радищева[583], защищал князя Безбородко от происков Зубова…[584] Между тем как иностранные дипломаты удивлялись резкости в обращении князя с графом А.Р. Воронцовым[585], Безбородко гордился тем, что Потёмкин с ним работал и через него представлял свое мнение о делах.

О случаях прямых неприятностей между Зубовым и Потёмкиным мы не знаем, но между ними происходили кое-какие косвенные столкновения.

Однажды, как рассказывает в своих «Записках» Державин, некто майор Бехтеев в присутствии многих лиц громко жаловался Потёмкину на отца Зубова, который «ограбил его», отняв у него без всякого права деревню. Потёмкин защитил Бехтеева, заставил отца Зубова уладить это дело, чем, разумеется, сильно задел самолюбие молодого Зубова[586]. О другом случае сам Зубов рассказывал (в 1819 или 1820 году) своему управляющему М. Братковскому следующее: «Хотя я победил его (Потёмкина) наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог; а устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его. Потёмкин – главная причина тому, что я не вдвое богаче. Дело вот в чем: однажды императрица объявила мне, что за мои заслуги дарит мне имение в Могилевской губернии, заселенное 12 000 душ крестьян… но потом спохватилась, что имение это уже подарено Потёмкину. Потому она за столом сказала князю: «Продай мне твое Могилевское имение». Потёмкин, покраснев до ушей, быстро оглянувшись, отвечал, что исполнить желание ее величества не может, так как имение вчера продано – «вот ему!», и он указал на стоящего за его креслами молодого камер-юнкера Голынского. Императрица, сильно смутившаяся, догадываясь, что Потёмкин проник в ее намерение, спросила Голынского с замешательством: «Как же это ты купил имение у светлейшего?» Потёмкин, упреждая ответ, метнул мнимому покупщику выразительный взгляд, и догадливый Голынский глубоким поклоном подтвердил выдумку князя Таврического. По этому можно судить, каков для меня злодей был Потёмкин, когда с такою наглостью лишил меня 12 000 душ»[587].

Зато сохранились данные, не оставляющие ни малейшего сомнения в том, что происходили сильные личные столкновения между императрицею и князем. На этот раз повествования историков-памфлетистов, как, например, Гельбига и Кастера, подтверждаются заметками в таких источниках, которые заслуживают полного доверия. Однако и при этом случае оказывается несостоятельность рассказов иностранных писателей, как-то систематически враждебно относящихся к Екатерине и Потёмкину. Так, например, Гельбиг пишет, что между князем и императрицею вскоре после его прибытия в столицу произошло полнейшее охлаждение и что лишь внешние соображения заставляли обоих показывать вид, будто между ними продолжались прежние дружеские отношения. У этого же писателя мы встречаем заметку, что нежелание князя принять энергические меры для заключения мира с турками особенно содействовало раздражению Екатерины[588]. Замечание это не лишено некоторой доли правды, но о полном разрыве между ними не может быть и речи.

В «Записках» Державина, находившегося в это время в Петербурге и постоянно имевшего дело то с князем, то с императрицею, сказано: «Надобно знать, что в сие время крылося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против Потёмкина, по истинным ли политическим каким, замеченным от двора причинам или по недоброжелательству Зубова». Далее Державин рассказывает, что Зубов от имени императрицы приказал ему, поэту, писать для князя, что прикажет, но отнюдь ничего не принимать от него и не просить; он сообщает также, что императрица однажды, в присутствии всего двора, сознательно и намеренно кольнула Потёмкина тем, что восхваляла доблесть адмирала Чичагова, победителя шведов при Ревеле, и еще тем, что против воли Потёмкина она хотела назначить Державина своим докладчиком по военным делам. «Князь, – пишет Державин, – узнав сие, не вышел в собрание и по обыкновению его, сказавшись больным, перевязал себе голову платком и лег в постелю». Рассказав о празднике, устроенном Потёмкиным, Державин прибавляет: «Князю при дворе тогда было очень плохо. Злоязычники говорили, что будто он часто пьян напивается, а иногда как бы сходит с ума; заезжая к женщинам, почти с ним незнакомым, говорит несвязно всякую нелепицу»[589].

Храповицкий рассказывает о следующих эпизодах в половине марта: «Захар из разговора с князем узнал, что (императрица), упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Она плачет с досады; не хочет снизойти и переписаться с королем прусским».