Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Из этого письма видно, что, несмотря на случавшиеся в это время размолвки между князем и императрицею, продолжались, в сущности, прежние дружеские отношения между ними. Из «Записок» Храповицкого видно, что Потёмкин постоянно находился в обществе Екатерины. 5 марта у князя был ужин, на котором была и великокняжеская чета; 9 апреля в дневнике секретаря императрицы сказано: «Князь был ввечеру у государыни и оттуда пошел на исповедь». В другой раз – это было уже летом – императрица из Петергофа приехала к князю обедать в Таврический дворец и оттуда отправилась в Царское Село[593].

Внешние знаки милости не прекращались. Безбородко 25 марта 1791 года писал Милорадовичу: «За прошедшую кампанию велено сенату заготовить генерал-фельдмаршалу князю Г.А. Потёмкину-Таврическому похвальную грамоту и сверх того соорудить ему на иждивении государственном в столице ли или в деревне, где он пожелает, дом со всем убранством и пред домом воздвигнуть монумент с изображением побед и завоеваний, под его руководством учиненных»[594].

В письмах императрицы к Гримму за это время говорится весьма часто о Потёмкине в тоне истинной привязанности. Так, например, в письме от 3 марта сказано: «Четыре дня тому назад приехал к нам фельдмаршал князь Потёмкин-Таврический; он был хорош, более любезен, более остроумен, чем когда-либо, и в чрезвычайно веселом расположении духа. После столь успешной кампании можно быть в ударе». В конце апреля Екатерина с радостью сообщила Гримму, что Потёмкин в восхищении от великого князя Александра Павловича; в другом письме она хвалила подаренные ей Потёмкиным и особенно удобные башмаки, причем прибавила, что все теперь при дворе носят эту новоизобретенную обувь[595].

Замечание о чрезвычайной веселости князя могло относиться разве только к самому началу пребывания его в столице. Другие современники, напротив, находили, что Потёмкин в это время отличался самым мрачным расположением духа. Самойлов пишет: «В продолжение последнего пребывания князя в Петербурге, непонятно от чего, пришло ему в мысль странное воображение, что он доживает свой век; а потому, чтобы заглушить или развлечь мрачность сего воображения и рассеять мысль о близкой его кончине, он вымышлял заниматься увеселениями и учреждать пиршества, так что в столице ни о чем не мыслили более, как о составлении веселостей; но сие, равно как и занятие делами государственными, толико важными, не уничтожало в князе Григории Александровиче скучных предчувствований и погружало его нередко в задумчивость неразвлекаемую»[596].

Пышность и роскошь, которыми окружал себя князь во время своего последнего пребывания в Петербурге, изумляли современников. По случаю гулянья в Екатерингофе он явился с многочисленною свитою, состоявшею из множества генералов, офицеров и пленных пашей[597]. Гельбиг доносил в марте своему двору: «Князь Потёмкин с удовольствием присутствует при устраиваемых в честь его министрами, генералами и купцами празднествах… Со здешними вельможами он обращается в высшей степени гордо и надменно, обнаруживая презрение к ним и иногда заставляя их ждать по целым часам в своей передней и иногда не допуская их вовсе к себе. Он тратит громадные суммы на покупку разных драгоценных вещей; мне говорили, что он первую неделю своего пребывания здесь накупил таких предметов на сумму 100 000 рублей». В другом письме Гельбига сказано: «Образ жизни Потёмкина расточительностью превосходит все, что только можно вообразить себе. Расходы на его пиршества доходят до 20 000 рублей на каждое. Однажды одна уха на одном из пиров князя стоила 1300 рублей; ее подали в серебряной ванне; другой раз он накупил устриц на 300 рублей, фруктов на 1000 червонцев. За две люстры он заплатил 40 000 рублей; два дивана в той же комнате, где были повешены люстры, обошлись в 42 000 рублей. Самые роскошные обеды он устраивал в пост, не обращая внимания на ропот народа. В отношении к женщинам он нарушает все правила приличия; мужья же, робея пред ним, не препятствуют этому. Все это должно будет повести к опале князя, о приближении которой поговаривают под рукою. Он же уповает на твердость своего положения и презирает всех и все… При публичных выходах он является осыпанный бриллиантами, в блеске и со свитою государя, и народ, как кажется, признает его таковым»[598]. «Приглашая князя, вельможи, – говорит Гельбиг в другом месте, – считали часто своим долгом лично прислуживать ему, за обедом стоять за его стулом, как делается с суверенами. Впрочем, бывали и другие, которые не унижались до того, а садились за стол»[599].

Екатерина уже давно подарила князю дом, который по близости от казарм Конной гвардии стал называться Конногвардейским или позже по титулу владельца Таврическим. Дом этот был построен по плану, самим князем избранному. Потом он продал этот дом в казну за 460 000 рублей. Когда же зашла речь о построении ему дома в награду за его победы, он снова выпросил себе это здание, следовательно, получил и дом, и около полумиллиона рублей[600].