Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Все это происходило в то время, когда продолжалась турецкая война, в то время, когда современники находили, что Потёмкин недостаточно энергично домогался окончания войны и заключения выгодного мира. He только находили, что князь был плох как полководец, но также считали его слабым дипломатом. М.С. Потёмкин еще в 1790 году писал к брату: «Видно, турки хотят нас проводить. Здесь давно знают, что турки нас обманывают. Я слышал, что недоброжелатели княжие говорят, что князь не хочет ничего делать… он в обман дается»[604]. Теперь же, в 1791 году, находили, что Потёмкин думает скорее о развлечении и забавах, нежели о турецкой войне. Даже Самойлов в своей панегирической биографии князя замечает, намекая, впрочем, на переговоры с английскими дипломатами: «По сим-то обстоятельствам князь Григорий Александрович пробыл в столице долее, нежели военные обстоятельства главного над армиями начальства ему позволяли»[605]. Гораздо более резко выражался Завадовский в письме к С.Р. Воронцову от 6 июня: «Князь, сюда заехавши, иным не занимается, как обществом женщин, ища им нравиться и их дурачить и обманывать. Влюбился он еще в армии в княгиню Долгорукову, дочь князя Барятинского. Женщина превзошла нравы своего пола в нашем веке: пренебрегла его сердце. Он мечется как угорелый. Уязвленное честолюбие делает его смехотворным. Пороки Аннибала, пороки Александра видим без их великих дарований. До сих последних достигнуть труднее, чем претворить нашу столицу в Капую, в Вавилон… Он таков же, как всегда. He знаю, воображаешь ли ты столько, как я, все способы, что мы имели для нынешней войны турецкой, и как, напротив, турки были слабы. Вместо удара навек сокрушительного, мы еще и того не достигли, что произвели в предыдущую войну… He дивись, если мы об армии меньше знаем теперь, когда сам вождь у нас, нежели как его не было»[606].

Специалисты военной истории очень мало ценят стратегические способности Потёмкина, и, например, Петрушевский замечает: «Кампания 1791 года в Турции велась довольно деятельно, потому что Потёмкин проживал в Петербурге, сдав войска во временное начальствование князя Репнина. Она ознаменовалась несколькими крупными делами: взятием штурмом Анапы, разбитием турецкого флота при Канаврии, победою князя Репнина при Мачине»[607].

Петров замечает также: «Одержать победу над графом Зубовым было для Потёмкина желательнее, чем разбить визиря… Ряд поражений, нанесенных русским оружием неприятелю, поражения, начавшиеся именно после отъезда князя Потёмкина из армии, делали сомнительным его военный талант и доказывали, что в его отсутствие дела могут вестись не только не хуже, но, напротив, несравненно лучше и решительнее. Зная боевую опытность князя Репнина, князь Потёмкин опасался, чтобы в его отсутствие не произошел решительный бой, результатом которого могло последовать заключение мира, под которым не будет красоваться его имя. Поэтому, живя в Петербурге, князь Потёмкин в письмах своих к князю Репнину ясно намекал, что не надобно было предпринимать ничего решительного до дальнейших повелений»[608].

Ф.П. Лубяновский, адъютант князя Репнина, говорит в своих «Воспоминаниях», что на все письма Репнина к Потёмкину в Петербург он не получил ни одного ответа, что Потёмкин даже задерживал курьеров, которые должны были отправляться в армию Репнина. Случился следующий интересный эпизод. Императрица, находясь в Царском Селе, вызвала В.С. Попова, управляющего канцелярией Потёмкина. В 6 часов утра Попов явился. Императрица была не в духе. «Правда ли, – спросила она, – что целый эскадрон курьеров от князя Репнина живет у вас в Петербурге?» – «До десяти наберется». – «Зачем не отправляете их?» – «Нет приказания». – «Скажите же своему князю, чтобы сегодня же, непременно сегодня, он отвечал Репнину, что понужнее; скажите ему: я велю; а мне пришлите записку, в котором часу курьер ваш уедет». «He добились мы, – говорил после Попов, – от кого императрица узнала про курьеров». Ходил перед тем по городу слух, что однажды, прежде чем государыня вышла к столу, пошли гости к закуске, в том числе граф Алексей Григорьевич Орлов и Л.А. Нарышкин. Сей последний говорил в общей беседе о войне, что из армии не было известий, но и Репнин-де ничего не делал. Орлов молча подобрал к себе все ножи со стола и потом просил Нарышкина отрезать ему чего-то кусок. Тот туда-сюда: нет ножа. «Так-то и Репнину, когда ничего не дают ему, нечего делать», – сказал Орлов[609].

Без сомнения, императрица была очень недовольна медленностью действий князя Потёмкина. Сохранилась краткая записка ее к князю, в которой сказано: «Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силы сухопутные и морские произвести действия наискорее, а то войну протянешь еще надолго, чего, конечно, ни ты, ни я не желаем»[610].