Светлейший князь Потёмкин-Таврический

28 июля Репнин одержал блистательную победу при Мачине и начал переговоры. Потёмкин, узнав об этих важных событиях, должен был видеть, что может утратить обаяние победителя в войне, которую он начал, но которую мог кончить другой. Раздосадованный своим неловким положением при дворе, где он не мог удалить Зубова, расстроенный ипохондрией, мыслью о близкой кончине, болезненными припадками, князь должен был решиться покинуть столицу. 24 июля в 5 часов утра он выехал из Царского Села[611]. Современники рассказывали о страшном раздражении князя по поводу успехов Репнина[612]. Ходили также слухи о личном столкновении между Екатериною и князем накануне отъезда последнего. Императрица старалась уговорить его к отъезду ради скорейшего окончания войны; Потёмкин желал оставаться в Петербурге. Наконец, императрица чрез Зубова или чрез Безбородко хотела приказать ему уехать. Никто из вельмож не пожелал пойти к князю со столь опасным поручением. Тогда она самолично пошла к князю и объявила ему в решительном тоне, что ему пора ехать, что дела требуют этого. Потёмкин из своенравного, строптивого, упрямого сделался совершенно скромным, послушным, кротким и повиновался желанию Екатерины, так что все удивлялись в последние дни и часы пребывания Потёмкина в столице его кротости, мягкости, крутой перемене его нрава[613].

Признавая, что этот рассказ саксонского дипломата Гельбига имеет анекдотический характер, считая возможною некоторую неточность заключающихся в нем частностей, мы считаем вероятным, что в общей сложности рассказ Гельбига соответствует ходу дела, к тому же он подтверждается следующим письмом Ростопчина к С.Р. Воронцову, рельефно очерчивающим характер последнего пребывания Потёмкина в столице: «Вы не можете представить, граф, сколько повредила последняя поездка его в Петербург многим лицам, пользовавшимся до того времени уважением. Низость восторжествовала над высокомерием и притворными чувствами. Последнею слабостью князя Потёмкина было влюбляться во всех женщин и прослыть за повесу. Это желание, хотя и смешное, имело полный успех… Женщины хлопотали о благосклонности князя, как мужчины хлопочут о чинах. Бывали споры о материях на платья, о приглашениях… Он был почти сослан; значение его упало; он уехал, истратив в четыре месяца 850 тысяч рублей, которые были выплачены из Кабинета, не считая частных долгов»[614].

Глава X Кончина Потёмкина

Потёмкин против собственной воли покинул Петербург: императрица заставила его уехать. Но несправедливо было бы смотреть на это как на какую-нибудь опалу или размолвку между Екатериною и князем, в чем нетрудно убедиться из оживленной переписки между ними в продолжение нескольких недель, до самой кончины Потёмкина.

24 июля он выехал из Царского Села. На другой день уже императрица писала ему: «Друг мой сердечный, князь Григорий Александрович. Рапорт к тебе князя Репнина от 14 июля я, раскрыв, читала… Бога молю, да благословит успех, а тебе желаю благополучного пути». Далее следуют разные замечания о Каменском, Безбородке и проч., а в заключение сказано: «Аdieu, mon аmi, je vous embrаsse». Такие же записки, небогатые, впрочем, содержанием, Екатерина писала 3, 9, 12, 28 августа… Они свидетельствуют о дружбе и привязанности. Кроме разных замечаний о делах встречаются уверения в расположении, в искренности которых нет оснований сомневаться. Часто попадаются фразы о необходимости заключения мира. «Признаюсь, что ничего на свете так не хочу, как мира». «Обрадовал ты меня прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю душою и сердцем; дай Боже скорее совершить сие полезное дело заключением самого мира… Желаю весьма, чтобы великие жары и труды дороги здоровью твоему не нанесли вреда в теперешнее паче время, когда всякая минута требует нового труда. Аdieu, mon аmi». В письме от 28 августа после разных заметок о переговорах сказано: «О чем я всекрайне сожалею и что меня же столько беспокоит, есть твоя болезнь и что ты ко мне пишешь, что не в силах себя чувствуешь оной выдержать. Я Бога прошу, чтоб отвратил от тебя сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения. О разогнании турецкого флота здесь узнали с великою радостью, но у меня все твоя болезнь на душе… Прикажи ко мне писать кому почаще о себе. Означение полномочных усмотрела из твоего письма; все это хорошо, а худо то только, что ты болен. Молю Бога о твоем выздоровлении. Прощай, Христос с тобою. Платон Александрович тебе кланяется и сам пишет к тебе». 4 сентября: «Письмо твое от 24 августа упокоило душу мою в рассуждении тебя самого, понеже увидела, что тебе есть легче, а до того я была крайне беспокойна; но не понимаю, как, в крайней слабости быв, можешь переехать из места на место… Платон Александрович тебе кланяется и сам будет писать к тебе; он весьма беспокоился о твоей болезни и один день не знал, чем и как печаль мою облегчить»[615].