Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Однако в это же время Потёмкин уже предчувствовал приближающуюся кончину. Замечали, что уже на пути в армию он был задумчив и временами жаловался на головную боль[631]. В начале августа он прибыл в Галац, где вскоре после этого скончался брат великой княгини Марии Феодоровны, принц Виртембергский. Энгельгардт рассказывает: «Светлейший князь был на похоронах, и, как по окончании отпевания князь вышел из церкви и приказано было подать его карету, вместо того подвезли гробовые дроги; князь с ужасом отступил; он был чрезвычайно мнителен. После сего он вскоре занемог и повезли его больного в Яссы»[632]. По другим известиям, князь в рассеянности даже сел на погребальные дроги, что, разумеется, должно считаться весьма невероятным. Камердинер Потёмкина Секретарев рассказывал, что был свидетелем ошибки князя при выходе из церкви, когда вместо своего экипажа сел на похоронные дроги… «По рассеянности ли, – пишет дочь Секретарева, – по рассказу отца или по чему другому, необъяснимому, князь положительно сел на дроги и лишь чрез некоторое время заметил свою ошибку. Вскоре после князь занемог»[633].

Князь совершенно упал духом, мучимый мнительностью и тоскою. К душевным его страданиям присоединились лихорадочные припадки, и князь обратился к помощи докторов Тиммана, Массо и штаб-лекаря Санковского. 20 августа Потёмкин писал к Репнину о переезде из Галаца в Яссы «Продолжающиеся мои страдания, – говорилось в письме, – довели меня до совершенной слабости». В другом письме сказано: «Одно средство к сохранению людей нахожу я в удалении их из Галаца. Место сие, наполненное трупами человеческими и животных, более походит на гроб, нежели на обиталище живых… Болезнь меня замучила, и я теперь в крайнейшей слабости». В Яссах болезнь Потёмкина усилилась; а присоединившаяся к ней тоска побуждала его раза два выезжать из города в соседние деревни и опять возвращаться в Яссы[634]. Черные мысли заставляли его думать опять о монашестве. К этому времени, как кажется, относится сочинение князем «Канона Спасетелю», в девяти песнях, в тоне и духе псалмов. В предчувствии близкой кончины он как бы хотел очистить свою душу покаянною молитвою[635].

Понятно, что опасное положение князя в то время, когда вопрос о мире и войне занимал всех, сильно беспокоило императрицу, старавшуюся скрывать свое волнение. Она все еще надеялась на выздоровление князя. В ее письме к Гримму от 1 сентября сказано: «Князь Потёмкин пишет, что мир с султаном будет в скором времени подписан. Он был очень болен, но 24 августа ему было уже гораздо легче: я нарочно ставлю число, чтоб вы не верили ложным слухам»[636].

31 августа Завадовский писал к С.Р. Воронцову, что Безбородко считал положение Потёмкина отчаянным. «Энгельгардт пишет, – сказано в письме Завадовского, – что он (Потёмкин) имеет припадок лихорадочный, ничего не принимает и никого не слушает, потому (Энгельгардт) и просил Браницкую, чтоб приехала его на медицину уговаривать, считая, что долг родства и благодарности к тому ее обязывает. Князь будет или есть по-прежнему здоров; а мы только доказательство имеем, против чаяния многих, сколько дорожат им. Наш приятель (Безбородко) убит был таковым приключением, во мнении, что лишается руки, его содержащей. Курьера другого еще нет; но я уверен, что будет радостный». Как мало Завадовский предвидел кончину князя, видно из его письма к С.Р. Воронцову от 24 сентября: «Князь занемог и переехал в деревню, в пяти верстах от Ясс. Уже он выздоровел». 11 октября Завадовский писал: «Князь то болен, то выздоравливает»[637].

После того как графиня Браницкая, племянница Потёмкина, поехала к больному, императрица писала к ней 16 сентября: «Тревожит меня болезнь дядюшки вашего, князя Григория Александровича. Пожалуй, графиня, напишите ко мне, каков он, и постарайтесь, чтоб он берегся как возможно от рецидивы, кои хуже всего, когда кто от болезни уже слаб. Я знаю, как он беспечен о своем здоровье». В другом письме, от 3 октября, говорится: «Из письма вашего от 27 сентября вижу я, что князю есть полегче; но совсем тем я весьма беспокойна о его состоянии. Пожалуй, останься с ним, а пуще всего, чтоб во время продолжительного выздоровления поберегся»[638].