Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Болезнь князя действительно сильно беспокоила императрицу. Это видно из следующей заметки в дневнике Храповицкого от 28 августа: «Получено известие чрез Кречетникова из Киева, что князь Потёмкин очень болен и к нему поехала Браницкая… Печаль и слезы».

Несмотря на болезненное состояние, Потёмкин совершил путешествие чрезвычайно быстро; в восемь дней он прибыл в Яссы. Репнин, одержав победу 28 июля при Мачине, открыл переговоры о мире; 31 июля были подписаны прелиминарные пункты; 1 августа прибыл Потёмкин.

Трудно сказать, насколько верен рассказ о страшном раздражении Потёмкина по поводу столь энергичных и успешных действий князя Репнина; он основан только на устном предании[616]. Быть может, Потёмкин был недоволен условиями прелиминарного договора, заключенного Репниным. В переписке между Екатериною и Потёмкиным говорится о необходимости сокращения перемирия, на которое согласился Репнин; вообще же Потёмкин тотчас же после приезда признал договор, как «fаit аccompli», и этим, как мы видели, обрадовал императрицу[617].

Энгельгардт пишет: «Светлейшему князю очень было досадно, что князь Репнин поспешил заключить мир; он выговаривал ему при многих, сказав: «Вам должно было бы узнать, в каком положении наш черноморский флот и об экспедиции Гудовича; дождавшись донесения их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский флот и уже его выстрелы были слышны в самом Константинополе, а генерал Гудович взял Анапу, тогда бы вы могли сделать несравненно выгоднейшие условия». Это действительно было справедливо, – продолжает Энгельгардт, – князь Репнин в сем случае предпочел личное свое любочестие пользе государственной, не имев иной побудительной причины поспешить заключить мир, кроме того, чтобы его окончить до приезда светлейшего князя»[618].

Можно считать вероятным, что между Потёмкиным и Репниным происходило некоторое объяснение. Впрочем, Потёмкин вскоре же признал заслуги Репнина и был с ним в хороших отношениях. Лубяновский рассказывает о следующем случае. Помирившись с Репниным, Потёмкин был у него однажды на обеде, причем вдруг сделался грустным. «О чем так вдруг закручинились, ваша светлость?» – спросил Репнин. «He взыщите, князь Николай Васильевич, – ответил Потёмкин, – грусть находит вдруг на меня, как черная туча. Ничто не мило; иногда помышляю идти в монахи». – «Что ж, ваша светлость, – сказал Репнин, – недурное дело и это. Сегодня иеромонахом, через день архимандритом, через неделю в епископы, затем и белый клобук. Будете благословлять нас обеими, а мы будем целовать у вас правую»[619].

Упав духом, чувствуя усиление болезни, Потёмкин не в состоянии был довести до конца переговоры о мире. В среде русских дипломатов в это время подвергали строгой критике образ действий Потёмкина. Так, например, Морков в письме своем к С.Р. Воронцову находил выбор лиц, которым было поручено вести переговоры о мире, совсем неудачным[620].

Как относились турки к Потёмкину, можно видеть из письма Безбородки к С.Р. Воронцову, писанного вскоре после кончины князя, во время переговоров о ясском мире: «Думают, может быть, у вас, что имя покойного страшило их. Сколько в том ошибаются! Я тебе скажу, что четвертого дня случилось. Второй (турецкий) полномочный говорил с нашим драгоманом о покойном. «Сожалею, – сказал он, – что я не видал сего странного человека, который все дела делал языком; да и подлинно он думал, что едкий и бранчивый язык, так как и обычай его грозить, над всеми действовать мог. Впрочем, где же храбрость видна была? Где случалась драка в разных или меньших с вашей стороны силах, там не он присутствовал. Взял Аккерман и Бендеры, приведши с собою 80 000 одной пехоты и многие сотни пушек. Люди испугалися и сами отдалися»[621].