Светлейший князь Потёмкин-Таврический

В эту же ночь императрица в своем горе искала утешения в письменной беседе со своим другом, бароном Гриммом. Она писала ему в два с половиной часа утра: «Страшный удар разразился над моей головою. После обеда, часов в шесть, курьер привез горестное известие, что мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потёмкин-Таврический, умер в Молдавии от болезни, продолжавшейся почти целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца; цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В голове его непрерывно возникали новые мысли; какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати! В эту войну он выказал поразительные дарования: везде была ему удача и на суше, и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственным человеком: умел дать хороший совет, умел и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если, по его мнению, дело было сделано не так, как следовало; с летами благодаря опытности он исправился от многих своих недостатков. Когда он приехал сюда, три месяца тому назад, я говорила генералу Зубову, что меня пугает эта перемена и что в нем незаметно более прежних его недостатков, и вот, к несчастию, мои опасения оказались пророчеством. Но в нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, князь Потёмкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать». 22 октября она писала Гримму же: «Князь Потёмкин своею смертью сыграл со мною злую шутку. Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной». 12 декабря: «Дела идут тем же порядком, несмотря на ужасную потерю, о которой я вам писала в ту же ночь, как пришло роковое известие. Я все еще продолжаю грустить. Заменить его невозможно, потому что нужно родиться таким человеком, как он, а конец нынешнего столетия не представляет гениальных людей»[671]. Мария Феодоровна писала к своим родителям: «Императрица была так поражена (кончиною князя), что нужно было пустить ей кровь; слава Богу, она здорова»[672].

К Попову императрица писала на другой день после получения «рокового известия»: «Сколько поразила меня весть о кончине князя, вы сами то судить можете, знав мои к нему расположение и признательность к его горячему ко мне усердию и многим важным заслугам, которых я не забуду»[673]. И Самойлову, и графине Браницкой Екатерина писала о «нашей общей печали»[674]. В Москве говорили о том, в какой мере императрица была потрясена кончиною Потёмкина[675]. В Петербурге рассказывали, что Екатерина была при смерти вследствие отчаяния при получении этого известия; что с нею были три обморока[676]. В дневнике Храповицкого сказано 16 октября: «Продолжение слез. Мне сказано: «Как можно Потёмкина мне заменить? Все будет не то… Он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его нельзя было купить». В письме к принцу Нассау-Зиген Екатерина сказала о Потёмкине (21 октября): «Он был моим любезным другом, моим питомцем; он был гениальным человеком; он делал добро своим недоброжелателям и этим их обезоруживал»[677].

Граф Эстергази писал к своей жене около этого времени: «Со смерти Потёмкина все облечено здесь скорбию. Императрица ни разу не выходила; эрмитажа не было; она даже не играла в карты во внутренних покоях»[678].