Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Принц де Линь так очерчивает Потёмкина: «Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; не имеет стола, кроме своих колен, другого гребня, кроме своих ногтей; всегда лежит, но не предается сну ни днем ни ночью; беспокоится прежде наступления опасности и веселится, когда она настала; унывает в удовольствиях; несчастен от того, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; философ глубокомысленный, искусный министр, тонкий политик и вместе избалованный девятилетний ребенок; любит Бога, боится сатаны, которого почитает гораздо более и сильнее, нежели самого себя; одною рукою крестится, а другою приветствует женщин; принимает бесчисленные награждения и тотчас их раздает; лучше любит давать, чем платить долги; чрезвычайно богат, но никогда не имеет денег; говорит о богословии с генералами, а o военных делах с архиереями; по очереди имеет вид восточного сатрапа или любезного придворного века Людовика XIV и вместе изнеженного сибарита. Какая же его магия? Гений, потом и еще гений; природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаянии наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, что он сам не знает, и величайшее познание людей; это настоящий портрет Алкивиада»[716]. «В нем есть много исполинского, романтического и варварского», – сказал де Линь о Потёмкине в другом месте[717]. Эстергази писал своей жене: «Никто не станет отрицать в нем обширных, гениальных способностей, приверженности к монархине, радения о государственной славе. Но ему ставят в упрек его леность, нарушение заведенных порядков, страсть к богатству и роскоши, чрезмерное уважение собственной личности и разные причуды, до такой степени странные, что иной раз рождалось сомнение – в здравом ли он уме. От всего этого он скучал жизнью и был несчастлив, и ты легко поймешь это: он не любил ничего»[718].

Сегюр писал о Потёмкине: «Иногда он обнаруживал гений орла, иногда легкомыслие ребенка. Великие предметы заставляли его действовать, мелочи останавливали его действия; никто не составлял какой-либо проект столь быстро, как он; никто не исполнял своих проектов столь медленно и не отказывался от их исполнения столь легко, как он. Занявшись устройством фабрик, он после о них не заботился; купив что-либо, он сейчас был готов продать эту вещь; часто он опрокидывал то, что только что им самим было построено. Музыка или какое-либо стихотворение отвлекали его от занятия каким-либо политическим вопросом; своим легкомыслием он часто лишался доверия, необходимого при делах, требующих последовательности и постоянства в труде»[719].

В записках П. В. Чичагова сказано: «Гений Потёмкина царил над всеми частями русской политики, и великая государыня могла лишь радоваться его умению содействовать ее видам». И дальше: «Кто же из государственных людей более Потёмкина способствовал расширению пределов и могущества Империи? Он приобрел для России области в одном из благораствореннейших климатов Европы» и проч., а затем: «Его гений парил над всею политикою империи наряду с гением его бессмертной государыни»[720].

Вопрос о том, что могло заставлять императрицу столь высоко ценить Потёмкина, занимал иностранных дипломатов. Так, например, сардинский посланник де Парело писал: «Потёмкин – необыкновенный человек… Я никогда не слыхал ни о каких его подвигах, которые являли бы в нем истинного воина… Он баловень счастия… он сам сказал, что все проекты, вышедшие из его головы, имели успех и что по этой причине он чрезвычайно предприимчив. Ободряемый таким успехом, он задумал план расширения владений России до Черного моря… Человек, предлагавший обширные предприятия, мог, наверное, рассчитывать на благорасположение Екатерины; а таким являлся человек, близкий ее сердцу и обладавший дарованиями, способными вести политическую нить труднейших интриг… Идол, которому мы здесь кадим (Потёмкин), странное существо… Князь – такой человек, который возвысился столько же своим умом, сколько по счастливому стечению обстоятельств. Он поддерживается скорее необходимостью довести до конца проекты, которые он задумал и заставил принять, нежели потому, чтоб он был любим. Он более имеет природного ума, чем образования; он обладает главным из всех дарований, необходимых великому министру, – способностью познавать людей. Но можно ли считать его честным, искренним, откровенным? Говорят, что нет»[721].