Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Известно, что в некоторых стихотворениях Державин воспевал князя, например, в оде «Решемыслу», написанной по просьбе Дашковой[753]. Державин рассказывает, что Потёмкин, приехав из армии в 1791 году, стал к нему ласкаться, изъявляя желание познакомиться ближе с автором «Фелицы» и «Решемысла». Но когда в хорах, сочиненных Державиным по случаю Потёмкинского праздника в Таврическом дворце, была отдана Румянцеву равная честь с Потёмкиным, – князь, видимо, обиделся и обнаружил в обращении с поэтом некоторую холодность[754]. После, однако, он уверил его в своем благорасположении, так что Державин мог заметить в своих «Записках»: «Должно справедливость отдать князю Потёмкину, что он имел весьма сердце доброе и был человек отлично великодушный»[755]. Ода «Водопад», написанная после кончины князя, свидетельствует о сильном впечатлении, произведенном этим событием на поэта. «С лихвой, – замечает Я.К. Грот, – Державин заплатил долг благодарности своему покровителю, воздвигнув этот поэтический памятник на могиле его в то время, когда многие без стыда поносили память падшего кумира. «Водопад» есть блестящая апофеоза всего, что было в духе и делах Потёмкина действительно достойного жить в потомстве. Только даровитый поэт мог так понять и начертить этот исполинский исторический образ России XVIII века»[756].

Восхваляя «обширный ум, глубокомысленное понятие и самое пылкое воображение Потёмкина», Самойлов сообщает некоторые данные об особенных наклонностях и о вкусе князя в области художеств и литературы. Так, например, он пишет: «В архитектуре он предпочитал огромное и величественное… пылкое его воображение и огромные замыслы не вместимы были в тесных стенах. Всем прочим красотам сего художества предпочитал он легкость и простоту ионического ордена. Живопись и скульптуру любил в их совершенствах, и никогда никто не обманул его в оных, а отличных художников уважал и старался доставлять им уважение. Музыке не учась, судил об ней как знаток, любил в оной все важное и возвышенное; многих музыкантов и виртуозов имел на своем иждивении… Он желал иметь в своем ведении академию художеств… В слове отечественном он был сведущ и углублялся в исследовании языка; витиев и поэтов уважал и из современных людей, в сем отличавшихся, предпочитал другим В.П. Петрова, прославившегося переводом Вергилиевой «Энеиды». Из литераторов особливо уважал И.Н. Болтина, которому дал идею и просил сделать возражение на сочиненную Леклерком Российскую историю. Дружен был к покойному Е.А. Черткову…» Собираясь отправиться в путь в Киев, Херсон и Крым вместе с императрицею, французский дипломат Сегюр писал к Потёмкину из С.-Петербурга 20 декабря 1786 года: «Императрица везет с собою библиотеку; я надеюсь прочесть с вами несколько греческих трагедий, анакреонтических од и даже переложить в стихи некоторые их отрывки» и проч.[757]

О занятиях Потёмкина богословием Самойлов почти вовсе не говорит. Он только замечает, что князь «по образу мыслей никогда не входил в таинственные общества, славившиеся мистичеством; но имел истинное уважение к догматам и обрядам веры, многих духовных особ почитал и отличал»[758].

Потёмкин, как известно уже читателям, часто мечтал о монашестве. Вероятно, эта наклонность его к занятиям вопросами богословия и Церкви дала повод Екатерине поместить его еще в молодости за прокурорский стол в синод. «Государыня», – рассказывает Самойлов, – во время архиерейского служения в придворной церкви призывала его к своему месту, спрашивала изъяснений о таинствах литургии и об обряде облачения архиепископского»[759]. Его особенно интересовали догматические вопросы раскола, вопрос о различии между Православною и Католическою церквами[760]. Находясь в сношениях со старообрядцами, он исходатайствовал у государыни и в правительствующем синоде позволение открыть для них церкви и молельни, оставив им старые книги и обряды[761]. Потёмкин приносил в дар церквам богатые пожертвования[762], строил на свой счет церкви[763] и даже занимался составлением «Канона Святителю».

В других отношениях князь часто далеко не походил на монаха – был человеком плоти и отличался чувственностью. Допуская, что Потёмкин был подвержен страсти к женщинам, Самойлов спрашивает: «Да кто же из великих людей не подвержен был сей страсти?» Затем продолжает: «Но склонности князя Потёмкина к прекрасному полу были самые благородные, не соблазнительные, не производящие разврата: если он иногда имел сокровенные связи, то не обнаруживал оных явно; не тщеславился, подобно многим знаменитым людям, своими метрессами и не заставлял чрез них искать у себя защиты и покровительства»[764].

Другие современники менее снисходительно судили о Потёмкине в этом отношении. Болотов пишет о князе: