Светлолесье

Входи, путник. Внутри светло и сухо, внутри три сестры стоят, тебя поджидают. Глаза их приветливы, а руки – теплы. Первая сестра – дева молодая и смешливая, с белокурыми волосами-волнами, в которых сплелись цветы и травы луговые. Вторая сестра – матерь с темными кудрями и с грудью, полной молока. Третья сестра – старуха с седыми космами до колен и сухими ладонями.

Проходи, путник! Нагой садись на дощатый пол, склоняй голову, принимай дары. Заведут хоровод сестры, будут касаться тебя руками, каждая будет что-то шептать, травами да цветами посыпать, глиной да пеплом голову окроплять.

Дыши, путник! Живи, путник! Стань тем, кто ты есть, путник!

И восстанешь ты новый, не тот, кто был, отныне страха не ведающий, и выйдешь на крылечко, да как падешь в мох болотный, да и примет он тебя. Глубоко-глубоко просочишься в недра земляные, словно зернышко, и взрастешь к небу стройным деревом.

Отныне лес – дом твой».

– И взрастешь к небу стройным деревом…

Мне вспомнился сон. Там я тоже шла через лес и тоже нашла дом. Только дом этот был темен и пуст, а снаружи шумела совсем не убаюкивающая листва.

Я прикрыла глаза, пытаясь вспомнить какие-нибудь подробности. Оберег отозвался, потеплел под рукой, то ли помогая, то ли, наоборот, отвлекая.

Вдруг рама затряслась, порыв ветра приподнял занавеску и, поиграв рукавом рубахи Минта, унесся дальше бродить по дому.

Где-то вдалеке что-то упало. Потом опять.

Минт заворочался, но не проснулся.

Я спустилась с подоконника, чтобы поправить сползшее с него одеяло, и поняла, что не хочу не только спать, но и сидеть в душной комнатке. Путь из таблиц заволновался во мне, потребовал дороги.

И я пошла в проход меж комнат второго яруса корчмы. По-прежнему пахло чем-то кислым, и та часть дома, где жили мы с хозяйкой, тонула в темноте. Звуки сонной корчмы тревожили слух: приглушенный храп, скрип постелей, звук наполняемого ночного горшка.

Вдруг голос. Женский.

Я готова была поклясться, что он исходил из тех комнат, где обитала хозяйка.

«Должно быть, разговаривает во сне», – решила я.

И только я себя успокоила, как услышала не просто неразборчивый шепот, а слова:

– …из корней растет беда!

Голос был звонкий, девичий и уж точно не хозяйский. Других женщин среди постояльцев я не видела, и на сей раз меня это насторожило.

Надо было вернуться к Минту. Разбудить его. Но…

Ноги сами понесли меня вперед. Что я собралась вынюхивать здесь?

Что-то в прозвучавших словах, в самом голосе влекло меня помимо воли.

Я преодолела последние шаги и остановилась перед дверью.

БАХ!

Та распахнулась, и на меня вылетело что-то лохматое, с хохотом сбило с ног и, усевшись на меня сверху, запело:

Там, где копится волшба,
Из корней ползет беда!

Я попыталась высвободиться, но не смогла. Чужое прикосновение будто втолкнуло меня в ледяные воды.

«Это опять случилось со мной».

Казалось, стены прохода сдвигаются, а когтистые, холодные руки высасывают силы. Снова! Все тело окоченело. Я проваливалась все глубже во тьму.

Где-то вдалеке звенел голос, нашептывающий про пламя и что-то еще.

Но надежда умирала. Оставались только тьма и холод.

«Никто не придет. Никто не поможет. Я одна в этой темноте. Я не сдвинусь с места. Я погребена в своем коконе мороков, на меня давит толща ледяной воды, я прижата ко дну и никогда-никогда-никогда не сумею вспомнить, как выглядит солнце…»

Вдруг где-то зажегся спасительный свет, мелькнули голые ноги и грязно-серое полотно ночной рубахи.

– Ольша! – Мафза сдавила существо в объятиях, затащила его обратно в комнату и захлопнула дверь. Я успела увидеть только чащобу рыжих волос и глаза, блеснувшие по-кошачьи.

Я шумно вдохнула воздух, перевернулась на живот и подтянула к себе колени. В висках стучала кровь. Я подышала на кончики пальцев, которые все еще оставались холодными и непослушными.