Светоч русской земли (СИ)

Уже до боя побеждают правые. Потому и одолевают: один - тысячу, а два - тьму. В Духе причина всего: и воинского одоления на врага, и царств одержания, и даже столь малого дела, которым он занимает себя сейчас. "Гонимы гневом..." И это - главное! Дух, Которому подчинена плоть. Всегда подчинена! Нет слабых Духом, есть ленивые, есть лукавые, есть высокоумные, без сердца тщащиеся познать Истину. Но если Дух - устремлён и полон Веры, плоть, ведомая Им, - победоносна всегда, ещё до деяния, до боя.

Вечерело. В морозном воздухе раздавались удары топора. И кто бы мог помыслить, что монах, вздымающий раз за разом топор, уже не дрова рубит, а решает философскую задачу, от которой зависит взгляд на всё сущее и в которой коренятся основы всего.

Вторая зима минула легче первой. Уже не так тревожили волки, хватало дров, квашеная капуста, бочку для которой привёз Пётр, печёная репа и лук разнообразили стол, похлёбки из трав и сушёных грибов заменяли ему мясные щи. Найдя бортное дерево, Сергий обеспечил себя и мёдом. Не переводилась сушёная рыба. А главное, у него появилось Спокойствие. Он уже не боялся людей, на молитве он не думал о них. Он ощущал нисхождение Бога по касанию, после которого уходили, истаивали посторонние мысли, заботы и огорчения, и эта нисходящая Тишина рождала в нём тишину и ясноту Духа. Он ещё не ведал, не знал, как меняется его лицо и взор в эти мгновения, а старец Митрофан, часто встречая Сергия в подобном состоянии, лишь покачивал головой. Подвижник и нравился ему всё больше, но и начинал иногда пугать - таким неотмирным был его взгляд в эти мгновения. Он, правя литургию, всё же не переставал ощущать себя и своё тело в этом мире.

А к хижине всё так же приходил медведь за трапезой, и волки, порой забегая на двор к Сергию, осматривали его, с недоумением и любопытством.

Сергий выдержал искус и приобрёл Покой и умение собирать ум в сердце, с которым являются Прозорливость и Тайноведение. Теперь его не страшили человеческие встречи, в нём уже произошёл тот перелом, который делает из мирянина подвижника, да к тому же по весне ему пришлось несколько раз покидать свой скит, наведываясь в Переяславль и в Хотьково...

Глава 24

И вот он сидит в доме у брата Петра и не может встать и уйти. Зашёл навестить своих по дороге и не может встать и дотянуться до посоха, ибо к нему на колени, сопя, карапкается Ванята, младший сын Нюши, до того похожий на мать, что минутами кажется, что это она вернулась, чтобы пройти земной путь иначе...

И Сергий улыбается, ручки малыша держат его за бороду. Малыш уже взобрался ему на колени и теперь, ухватившись за бороду, поднялся на ножки и заглядывает в лицо дяде. А Катя, супруга Петра, хлопочет, бегает от стола к печи, кидает на столешню горячие шаньги, наливает дымящую паром уху в глиняную тарелку:

- Поешь, пожалуйста, не обидь, гость редкой! - приговаривала Катерина, и её глаза сияли. - Петра бы дождал! Не дождёшь, меня овиноватит!

- Её, её, позалуста! - повторил малыш, стараясь пригнуть за бороду его голову к тарелке.

Сергий, усмехаясь, пощекотал малыша, тот залился смехом, попробовал уху и похвалил хозяйку.

Пётр присылал ему два раза по мешку муки. Больше Сергий не взял бы у него. Пётр, конечно, помнил, что братья оставили ему свою землю... Земля Божья! Стоит чего-то не земля, а работа на ней. Работа же в прилежании и в мышцах делателя. Ничего ты нам не должен, ни мне, ни Стефану, Пётр! Мы ушли от мира и от забот и соблазнов мирских!

А дети стоят хороводом в отдалении, разглядывают дядю-монаха, и тем удивительнее, что этот малыш, которого он купал когда-то в корыте, так потянулся к нему...

Надо идти. Катя уже насовала в его торбу печева, а Ванята всё не отпускает, держит дядю за палец, и лишь Сергий - к двери, начинает рыдать. Катя подняла малыша на руки, стала гладить, уговаривать.

- Я их от своих не отличаю! С чего это - он? - сказала она.

А у Ваняты - в глазёнках слёзы, тянет ручки к Сергию... Наконец, сто раз уговорённый, поднесённый близко, поцеловал его в щёку и сказал:

- Пьиходи есё! - И заплакал. - К дяде хосю!

Дорога скрипит, торба оттягивает плечи. Он идёт Радонежем, знакомой улицей, мимо знакомых, памятных с детства хором, и уже чужой и чуждый им всем, и уже - прохожий по миру, странник и гость. А мир не хочет его забывать и тянется к нему, то ручонками ребёнка, то улыбкой, то словом, то просьбой благословить, и ему это странно ещё. Не часто выходит он из своей обители и ещё не привык к почтению, оказываемому на Руси странствующему монаху.

Он идёт в Переяславль, спросить о неких вещах, потребных в монашеском обиходе, причаститься святых тайн и снова направить свои стопы в родимую пустынь.