Вот теперь он струсил и боялся даже пошевелиться, чтобы не улететь назад. Он готов был завыть, готов был закричать или позвать няню, и - не сделал этого. Протянув вперёд руки, он погрузил их в пыль чердака, нашёл что-то твёрдое и, ухватившись за это твёрдое, потащил своё тело дальше и, несколько раз взмахнув по-лягушачьи ножками, зацепился коленом за срез бревна, и тогда быстро-быстро, ящерицей, заполз наверх. Он ещё полежал, боясь даже поднять голову, но вот он встал и осмотрелся, и почувствовал запах яблок, и долго дышал этим запахом, и потом встал, и посмотрел вниз, дивясь и ужасаясь проделанному пути, а затем уселся на край и стал болтать ножками, озирая вершины деревьев сада, тын и поля за садом, и соломенные кровли деревни в дымке вечереющего неба, и коровок возвращающегося стада... И не удивился появлению матери. Теперь, когда он исполнил задуманное, она и должна была прийти к нему. И, радуясь, протянул к ней руки, когда Мария, поднявшись на нижние ступени, стаскивала с чердака и прижимала к груди своего детёныша.
Никто так и не узнал об этом первом деянии Варфоломея, ни мать, ни няня, ни старший брат, ни дворовые мальчишки. А он молчал, не хвастал, даже братику Петюне не рассказал о своём восхождении на чердак. Не хотелось говорить, да словно и незачем было - лазят же мальчишки туда ежедневно за яблоками!
Но в чём-то с тех пор укрепился Варфоломей, что-то понял, постиг в себе. И это нечто сначала незаметно, а потом всё больше начало выделять Варфоломея из круга сверстников.
Глава 8
Мать воспринималась им как ощущение - её голос, руки, тёплые и уютные; отца, далёкого и строгого, Варфоломей уважал и боялся; но благоговение вызывал в нём старший брат, Стефан. Он врывался шумный, что-то говорил, кричал, хохотал или гневался, не обращая внимания на меньшего брата, который, приоткрыв рот, мог часами взирать на обожаемого им почти сказочного героя, ради которого он мог забросить всех своих деревянных и глиняных лошадок.
Стефан уже учился в Григорьевском затворе, в Ростове, и ездил туда верхом. Учился он удивительно. Книги не читал, глотал, тут же пересказывая целые страницы, и уже мог разбирать по-гречески.
Варфоломею запомнился первый раз, когда брат удостоил его беседы, хоть Степан и не с ним хотел говорить, да близко никого не было, и он сделал своим первым слушателем четырёхлетнего малыша.
- Семь дней! - фыркнув, говорил брат, продолжая начатый в школе спор. - Бабы бельё на солнце вывешивают, а
- Почто? - спросил Варфоломей, и Стефан, обернувшись и присев перед ним, сказал:
- Написано:
Варфоломей кивнул, глядя на старшего брата и повторив шёпотом: "Семь дней!"
- Так вот!
Варфоломей кивнул, запоминая, хот и не понимал ничего. Но у него было свойство запоминать, не понимая, а потом додумывать. И этот разговор он додумывал потом несколько лет, так и этак поворачивая и укладывая в голове слова Стефана.
- Дак вот! - продолжил Стефан, - сии слова надобно понимать духовно. Семь дней, это -
не дни, это - неделя, седмица. Седьмой день отдыха, конец, и новое начало. Всё идёт по кругу! Понимаешь? Мир, может, всё время создаётсяСтефан, высказав мысль, не дававшую ему покоя весь день, оставил брата и унёсся. А Варфоломей всё стоял, а после ходил и думал, повторяя и осмысливая слова брата о том, что мир создан или в раз, или в тысячу лет, что, всё равно, есть лишь миг для
Глава 9
Маленький русич воспитывался на сказках. Потом уж - на преданиях старины, былинах и "житиях". Едет, к примеру, сказочный герой добывать молодильные яблоки и встречает по дороге избушку. В избушке лежит старик, большой-пребольшой, голова - в красном углу, ноги - под порогом. На печи старуха, тоже большая-пребольшая. Он кланяется старику "во всю спину", потом старухе, потом старшему сыну, потом среднему и, наконец, младшему.