Светоч русской земли (СИ)

Бояре, наблюдавшие эту сцену, понимали, что присутствуют при очередном замысле Алексия, и потому все в очередь приветствовали одетого в простое суконное дорожное платье русоволосого инока. Впрочем, молва о Сергии разошлась уже широко и многие из бояр приветствовали радонежского игумена с неложным почтением.

Дмитрий смотрел на рослого сухощавого монаха, который когда-то являлся к ним в княжеский терем, с опаской. Увидел и лапти, и грубый наряд и, начитанный в житиях, заметя к тому же общие знаки внимания, решил, что перед ним - живой святой, и потому облобызал руку Сергия истово и прилежно.

Сергий чуть улыбнулся коренастому, широкому в кости подростку, благословил князя и занял предложенное ему место за пиршественным столом, хотя пил только воду и ел только хлеб с варёной рыбой и капустой. Дары, содеянные многими боярами во время и после трапезы, распорядился принять своему келарю и троим спутникам, пришедшим с ним, наказав не забыть купить воска и новое напрестольное Евангелие для обители.

Пир и чести были ему в тягость, но он понимал, что всё это - нужно Алексию, как и прилюдная, ради председящих великих бояр, встреча с князем, которого он уже видел прежде и охотно встретил бы опять в домашней обстановке, а не на княжеском пиру.

В этот вечер Алексий особенно долго стоял на вечернем правиле. Долго молился, а окончив молитву, долго ещё стоял на коленях перед иконами, закаменев лицом. И не о Господе он думал, не о словах молитвы. Иной лик стоял перед ним, и тот лик усмехался ему в полутьме покоя, ибо то был лик покойного крёстного, Ивана Данилыча Калиты.

- Здравствуй, крестник! - услышал он.

- Здравствуй, крёстный! - ответил и ощутил волнение во всех своих членах и в

строе души.

- Ну как тебе, крестник, ноша моя? - спросил голос. И, не дождавшись ответа, сказал. - Тяжело тебе, крестник?

- А тебе? - спросил Алексий, с трудом размыкая уста.

- Мне - тяжело!

- И мне - тяжко! - сказал Алексий.

- Веришь ты по-прежнему, что ко благу была скверна моя?

- Но ведь не свершилось нахождения ратей, ни смерды не погинули, и растёт, ширит, мужает великая страна! Погоди! Не отвечай! Ведь иначе мы уже теперь были бы под Литвой!

- А цена власти? В грядущих веках?

- Царство пресвитера Иоанна, Святую Русь, страну, где духовное будет превыше земного, мыслю я сотворить! - сказал Алексий, поднимая глаза к иконам и ощущая на плечах груз протёкших годов.

Свеча потускнела. Всё было в сумраке, и то, что мглилось перед ним, будучи головой крёстного, издало смешок:

- А создаёшь твердыню земной, княжеской власти! Чем станет твоя Святая Русь, егда восхощут цари земные сокрушить даже и православие?!

- Ты что, видишь... Ведаешь грядущее, крёстный? - спросил, покрываясь потом, Алексий.

- Я не вижу, не ви-и-ижу-у-у... не вижу ни-че-го! - пропела голова, и голос теперь был не толще писка комара. - Мой грех, крестник, неси теперь на себе!

Станята, подошедший к двери моленного покоя, чтобы позвать наставника ко сну, услышав два голоса, остоялся, на ослабевших ногах, сполз на пол, часто крестясь и беззвучно творя молитву...

И снова чума свирепствовала в Русской земле.

Монах-летописец задумался. Перо застыло в его руке. Удары колокола звучали над его головой. Хоронят и хоронят! Чей-то завтра черёд? Он растёр глазницы, склонился над книгой. Грядущим поколениям, для тех, кто останется жить, вывел полууставом: "Немочь то етая такова: преже яко рогатиной ударит за лопатку или под груди, или меж крыл, и тако разболевся, человек начнёт кровью харкати, и огонь зажжёт внутри, и потом пот, та же дрожь, и полежав един день или два, а редко того, кои три дни, и тако умираху. А иные железой умираху. Железа же не у всякого бываше в едином месте, но овому на шее, а иному под скулой, а иному под пазухой, другому за лопаткой, прочим же на стегнах... И тоже, много трои дён полежат!"

Летописец перечитал написанное и начал креститься. В глазах, когда он прикрывал веки, - опустелые городские улицы и трупы... В ушах - колокольный звон.

Глава 20

В детской памяти Варфоломея Ростов помнился великим городом, с огромными палатами княжеского дворца, с огромым собором, многолюдным и шумным. Теперь всё как бы принизилось, уменьшилось и в размерах, и в своём кипении.