Светоч русской земли (СИ)

Оказавшись в Горицах, в келье, боярин, с которого только тут сняли железа, затосковал. Не перед кем было спесивиться, и хоть не было ни нужды, ни голода у боярина, но лишение воли, а более того власти, бессилие приказать, повелеть, невозможность сделать что-либо угнетали его. Василий Данилыч помногу молился, простаивая в красном углу кельи. На божницу он утвердил, среди прочих икон, походный образок Варлаамия Хутынского, возимый им с собой во все пути и походы, и молился ему беспрестанно: да смилуется над ним главный заступник Великого Новгорода, освободит из узилища!

Иван грыз ногти и гневался, поглядывая на отца. Являлся служка, и бояр вели в трапезную монастыря. Ели тут под чтение молитв и житий святых. Боярин устал от постной пищи и от душного сидения. На улице была грязь, слякоть. Клещино озеро покрывалось от ветра сизым налётом и холмы, скрывавшие истоки волжской Нерли, казались голы и пустынны. Соломенные кровли деревень наводили тоску. В Переяславль, чтобы проездиться, боярина пускали с сильной охраной и не вдруг. Каждый раз игумен посылал к митрополичьему наместнику за разрешением и подолгу, порой по нескольку дней, не давал ответа. Рукомои, божница, отхожее место на дворе за кельями, две-три божественные книги, ведомые наизусть с детства, - вот и всё, доступное боярину, по слову которого ещё недавно тысячи людей пахали, рубили, строили, ладили корабли, торговали, ходили в походы! Василий Данилыч хирел, замечал печати скорби и злобы и на лице сына, вздыхал, снова молился, иногда писал челобитные великому князю, не ведая, доходят они или нет.

О подвижнике Сергии он уведал тут, в монастыре, сначала безразлично - не ему, новгородцу, жителю великого города, где были свои святые угодники, где велись церковные споры, творилась высокая книжная молвь, и зодчество, и письмо иконное, где иерархи сносились с византийским патриаршим престолом, ревновать о каком-то московском схимнике, прости Господи, почти что мужике-лапотнике! Но недели слагались в месяцы, подступала и наступила зима, вести из Великого Новгорода доходили смутные, и боярин затосковал. Тут-то и привиделось ему, что он должен повидать Сергия, перемолвиться с ним и, может, от того сыскать утешение в днешних обстоянии и скорби. Просил, раз за разом, умоляя игумена. Тот сначала лишь усмехался в ответ, но после Рождества согласился доставить его с сыном в пустынь Сергия. Боярин волновался, когда, наконец, подошёл много раз отлагаемый срок, и его с Иваном усадили в крестьянские розвальни между двух дюжих служек с рогатинами в руках, и гнедой конёк понёс их по дороге на Москву.

В пути перемёрзли, ночевали в какой-то избе, в дымном тепле, ночью слышали вой волков за околицей. Дорога на Радонеж была наезжена, но от Радонежа свернули по узкой, едва промятой дровнями и ногами паломников тропке. Ели в серебре нависали над дорогой, и казалось порой, что она вот-вот окончится, конь вывезет на поляну, где притулилась под снежной шапкой одинокая копна сена, а дальше не будет пути. Но дорога вилась не прерываясь, конь бежал, отфыркивая лёд из ноздрей, а боярин, кутая в мех дорожного охабня нос и бороду, поглядывал на засыпанный снегом еловый бор, на следы волков, лосей и кабанов, которые пересекали дорогу, и ждал, когда и чем это закончится.

Уже в сумерках раздвинулся, разошёлся по сторонам лес, и открылась в провале вечернего неба пустынь с церковью, с грудой островерхих кровель и рядами келий за оградой. Взлаял пёс. Послушник, завидя путников, ударил в деревянное било. Конь перешёл с рыси на шаг. Приехали!

Глава 4

Сергий в эту пору обходил кельи, где слушая под окошком, где и заходя внутрь: одобрить, посмотреть работу, подать совет. Иноки плели, резали, готовили потребную монастырю снасть, ёкали свечи, переписывали книги или живописали на иконах лики по византийским и суздальским образцам. Он вступил в сени хижины Симона и остоялся, слушая. Рассказчика ему не захотелось прерывать. Шла речь о том, как украшать книги, и Сергий ухватил конец изъяснения из Дионисия Ареопагита:

"...несходствием изображений возбудити и возвысите ум наш так, дабы и при всей привязанности неких вещественному, тварному, показалось им непристойным и несообразным с истиной, что Высшие, Божественные Существа - подобны сим изображениям, заимствованным от вещей низких!"

Речь шла о книжных заставках и буквицах, которые исстари и до сего дня изображались в виде плетёных зверей, трав, птиц и скоморохов.