Светоч русской земли (СИ)

Во время набега Тохтамыша монастырь был разграблен, испакощен и обгорел. Сейчас тут, в заново возведённых стенах, звенела, рассыпалась музыкой частоговорок работа топоров. Новая церковь, краше прежней, уходила в небеса, уже увенчанная бокастыми главами - новым плотницким измышлением московских древоделей, которые сейчас покрывали схожие с пламенем свечи главы и главки белой чешуёй узорного осинового лемеха. Пройдёт лето, потемнеют, нальются красниной нынешние жёлтые стволы сосны, а там станут и уже буро-красными, а белый лемех сначала посереет, а там и засеребрится в аэре, впитывая в себя серо-голубую ширь неба и сизые тени облаков...

Службы монастыря уже вновь обежали двор, поднялась трапезная, бертьяница, кельи, настоятельский покой, но не туда, не в светлые верхние жила горниц, а в тёмное нутро хлебни унырнул троицкий игумен, пренебрегая роскошеством палат. Не к великому князю в Кремник и даже не к своему племяннику, не к келарю в гостевую избу направил он свои стопы, а к послушествующему в монастыре бывшему вельяминовскому казначею Кузьме, нынешнему Кириллу, явился Сергий на первый након. И сейчас сидел в чёрной от печной сажи, низкой, с утоптанным земляным полом избе, больше половины которой занимала хлебная печь с широким и низким устьем. Печь дотапливалась, рдели угли, дым колебался, пластаясь по потолочинам и извиваясь, уходил в нутро дымника.

Сергий сидел, отдыхая, на лавке, протянув в сторону печи ноги в сырых лаптях. Стопы ног и голени гудели, дорога далась ему с трудом.

Весна медлила в этом году. Пути всё ещё не освободились от слежалого снега. Москвичи в апреле ездили на санях. Всё ещё дул сиверик, и натаявшие под солнцем лужи за ночь покрывались коркой льда, которая, крушась, хрупала под ногами и проваливалась пластами от ударов посоха.

Торбу Сергий сложил под лавку, в углу хлебни и сейчас, глядя, как Кирилл месит дёжу, отдыхал и отогревался после дороги.

У него работа велась ладно и споро. Он уже выгреб печь, насыпав рдеющие угли в глиняную корчагу и прикрыв её крышкой, обмёл под печи можжевеловым помелом и теперь, пока печь выстаивалась, взялся за тесто.

Отворилась дверь. В хлебню боком, конфузливо улыбаясь, пролез инок, с опаской глянув на Сергия.

- Что приволокся? Квашню месить али хлеба просить? - не давая гостю раскрыть рта, спросил Кирилл, не прекращавший погружать обнажённые по локоть руки в плоть теста.

- Краюшечку бы тёпленького! - тоненьким голоском, опуская глазки, выговорил пришедший брат.

- А ты за дверью постой да канун пропой! - сказал Кирилл.

- Кому, Кузя? - спросил проситель.

Кирилл метнул в него взгляд из-под лохматых бровей и повёл плечом:

- А кому хошь! Хошь хлебу печёному, хошь хмелю творёному!

- Тьфу, Господи! Вечно с тобой, Кирюша, нагрешишь! - сказал гость, отступая за порог, но всё ещё держась за скобу двери в надежде уговорить хлебника.

- Дак ты чего хошь? - распрямляясь и отряхивая пот со лба тыльной стороной ладони, спросил Кирилл. - Бога славить али брюхо править?

Монах, поняв, наконец, что ему ничего тут не отломится, хлопнул дверью.

- Хлеб, вишь, в слободе у лихих жёнок на брагу меняют! - сказал Кирилл. - Почто келарь и держит таковых? Бегают межи двор, от монастыря к монастырю! А в народе ропот: мол, церковные люди на мзде ставлены, иноки пьют да блуды деют! А там уж и таинства нелюбы им, пото и ересь цветёт!

Сергий смотрел, чуть улыбаясь, как Кирилл, избавясь от докучливого брата, ловко, несколькими ударами ладоней сотворяя ковриги из кусков теста, кидал на деревянной лопате хлеба в печь.