Светоч русской земли (СИ)

Предупреждение Сергия Владимир Андреич хоть и вспоминал, но как-то не до того было. Полки были стянуты отовсюду, даже с литовского рубежа. Оку переходили по трём наведённым мостам, и от множества ратных, от бесчисленной конницы, от сверкания шеломов и броней, от леса копейного, от яркости знамён и одежды знати на зелени полей и покрытых зелёным пухом берёзовых рощ весело становилось на душе.

Рязанские разъезды, не принимая боя, уходили в леса. Напуска вражеских воинов во время переправы, чего Владимир Андреич опасался больше всего, не произошло. Боброк предупредил, впрочем, что Олег, скорее всего, оттянет войска с побережья, чтобы пронский князь не ударил ему в спину. В припутных деревнях было пусто, жители ушли, уведя скот.

Рати растягивались широкой облавой. Где-то там, за лесами, начинались первые сшибки, и Владимир Андреич скакал от полка к полку, строжа и направляя. Но сшибки как начинались, так и оканчивались, враг уходил, и чутьём полководца серпуховский князь уже начинал ощущать угрозу в этом отступлении.

Рязане ударили нежданно, со многих сторон, когда уже московляне стали успокаиваться, чая победу, и Владимир Андреич как ни пытался, так и не смог собрать воедино раскиданные от Мечи до Осётра полки.

Он мотался из конца в конец, сплачивая отступающих, и бросал их в новые конные сшибки, старался и не мог спасти Михайлу Андреича Полоцкого, с лучшими силами ушедшего к Переяславлю. Много раз сам кровавил саблю, переменил трёх загнанных коней, рубился, восклицая: "Олег, где - ты! Явись!" Временами начинал даже верить в победу... Но рати рассыпались, полки откатывались, и где находился главный рязанский полк с князем Олегом, было неясно до конца сражения.

К вечеру разгром московской рати стал очевиден.

Князя Олега серпуховский володетель узрел уже только в темноте ночи. Рязанский князь проезжал под знаменем, в толпе своих кметей и остановился на взлобке, глядя из-под руки, стараясь понять, кто - эти воины, там, на побережье. Но ни сил бросить их на рязанского князя, да и желания биться у Владимира Андреича уже не было. Он поднял шестопёр, приветствуя противника, и не ведал, заметил ли его Олег и ему ли кивнул шеломом, украшенным пучком соколиных перьев. Так они и разъехались, не вступив в бой. Видно, кони у рязанских воинов были так же до предела измучены, как и у московитов. А может, Олег, по рыцарству своему, не захотел позорить пленением уже разбитого им и сокрушённого московского полководца.

Глава 16

Весть о разгроме московских ратей сокрушила Дмитрия. В гневе он намеревался собрать новую рать, чтобы отомстить рязанскому князю, но скоро пришлось понять, что и собирать нынче некого, и даже при новой неудаче есть опасение потерять всё добытое усилиями прежних московских володетелей, включая великий владимирский стол. Истощённая поборами земля роптала. Великий Новгород бунтовал и грозился передаться Литве. Многие князья отказывались повиноваться. Татары при вторичном разгроме московского князя могли ни во что поставить всю собранную им дань и передать великое княжение другому. Наконец, мог пожаловать и Тохтамыш с войском, и тогда - трудно было представить себе, что наступит тогда! Он почти с ненавистью смотрел теперь на Фёдора Свибла, уверившего его в преданности пронского князя. Он отмахивался от бояр, думал с ужасом, как воспримет Андрей Ольгердович смерть сына, произошедшую по его вине. Он не ведал, что делать. Земля разваливалась. И замены батьки Олексия тоже не было. В Ростове умер епископ Матфей Гречин, Пимен находился в бегах, и митрополия стояла без главы. Некому было силой духовной власти укрепить расшатанные скрепы молодой московской государственности.

Но продолжалась жизнь. Двадцать девятого июня в княжеской семье родился сын. Младенца решили назвать Петром. Крестить княжича был вызван из Радонежа игумен Сергий.

Глава 17

Сергий вышел пеший и один, но шёл не спеша и заночевал в пути. Дороги давались ему всё с большим трудом. Он шёл в лаптях, с посохом и слегка умилённо, с той нежностью к бытию, которая начинает появляться в старости, осматривал полные ветра, блеска и щебета птиц берёзовые перелески, вдыхал запахи боров, ароматы трав и подсыхающего сена. На отдыхе, набрав горсть земляники, съел, посидел ещё, прикрыв глаза и ни о чём не думая, и уже намеревался встать и идти дальше, как напротив него остановилась согнутая в дугу старушонка в тёмном платке. Опершись на посох и повернув голову вбок, она осмотрела старца и, пожевав губами, сказала:

- А ты, гляжу, игумен, - тоже немолод! На седьмой десяток пошло?

- Знаешь меня? - спросил Сергий.

- Знать-то, как не знать! А чтобы вот так-то поглядеть близь, дак впервой. - И пояснила, почувствовав недоумение старца. - Ведьма - я. Ведунья! Тебе, поди, сором и баять со мной?

- Ежели злого не творишь, нет греха на тебе, - сказал Сергий.

- А почто тогда попы гонят нас и в церкву не пущают взойти?