И опять ему начал возражать Епифаний:
- Потребно не обмирщение церкви, как в Риме, но надстояние её над мирской властью!
- Почто наш игумен и отверг сан митрополита русского! - поддержал Конон.
- Ради Пимена?!
- О Пимене речи не было тогда!
- Дак ради Митяя!
- Не в том - суть! Люди - смертны! Греховен может оказаться и бездуховный глава, но опаснее, когда недостойный пастырь облечён мирской властью. А достойный всё одно будет почтён от людей, даже и, не имея высокого сана, как наш игумен!
- Соборность полагает согласие, а не власть силы, в том и тайна нераздельности
- А как же тогда писать
- Как... - Конон задумался, посопел. - Одно скажу: не Авраам тут надобен, не пир, а
В келье засмеялись, потом загомонили снова, но Сергий уже не внимал спору. Он отошёл от окна, улыбаясь. В далёких, юных годах, когда он ратовал здесь один, отбиваясь от волков, холода и бесовских наваждений, знал ли он, верил, ли наступлению нынешнего дня? Тогда одно лишь блазнило - уцелеть, выстоять! И вот теперь есть уже кому пронести духовную свечу во мрак и холод грядущих столетий! Он воспитал, взрастил смену себе и уже вскоре сможет отойти в
Не изменит ли Русь своему высокому назначению? Не прельстится ли на соблазны латинского Запада, на роскошества бытия, на искусы богатства и власти, не падёт ли жертвой натиска грозных сил - всей мощи папского Рима, губящего днесь древнюю Византию и алчущего погубите Русь? Поймут ли далёкие потомки, что иной путь, кроме предуказанного
Небо померкло. Одна только пурпуровая полоса ещё горела на закатной стороне небесного свода, и по окрасу её виделось: завтра будет мороз.
Глава 10
Пока продолжались встречи, Василию не удавалось поговорить с родителем с глазу на глаз. Братья и сёстры за время его отсутствия выросли. Юрий фыркал, не желая близости с Василием. Только сёстры Маша с Настей сразу приняли старшего брата и ходили за ним хвостом, расспрашивая, как там и что. Какова - королева Ядвига, да как одеваются польские паненки, да как себя ведут? Пришлось показать и даже поцеловать ручки девочкам.
Всё родное, домашнее было ему внове. С гульбища теремов глядя на раскинувшийся у ног Кремник, вспоминал он игольчатые готические соборы Кракова. Крепостные белокаменные башни и стены сравнивались с каменными замками и стенами польских городов, и порой своё казалось и проще и хуже, а порой - узорнее и милей. Он даже от трудноты душевной обратился к Даниле Феофанычу, и спутник княжой подумал, помедлил, ухватив себя за бороду, и ответил так:
- Своё! Вона, татары в шатрах, в юртах ентих весь век живут, и не забедно им! Своё завсегда милей, да и привычней. У нас ить дожди, сырь! Выстрой себе из камня замок-от, дак простудной хвори не оберёшься! Русскому человеку без бревенчатой хоромины, без русской печи с лежанкой да без бани - не жисть!
Объяснил, а не успокоил. Только месяцы спустя, когда поблекли воспоминания о краковских празднествах, начал Василий чувствовать своё.
Отец позвал его поговорить неделю спустя. До того, понял Василий, присматривался к сыну. И первый вопрос, когда остались вдвоём в горнице верхних теремов был у отца к сыну:
- Не обесерменился тамо, в ляхах? В латынскую ересь не впал? - уточнил Дмитрий, глянув на сына. - Как Киприан твой...