Светоч русской земли (СИ)

- Не ошибусь, предположив, что предо мной тот гречин, о котором бает вся Москва? - с искрами в глазах сказал Сергий.

Феофан ответил, зарозовев:

- Я же на вряд ли ошибусь, признавши, что предо мной такожде известный всем и повсюду игумен Сергий из города Радонежа?

Оба рассмеялись. И уже когда служка вошёл с блюдом еды, предназначенной Сергию, два мужа вели беседу, и служка, даже не дождавшись знака Сергия, поспешил выставить второй прибор для греческого мастера.

Сергий сидел, улыбаясь. У Феофана тоже обычная угрюмость и морщь лица ушли, брови поднялись вверх, и он смеялся, закидывая голову.

Речь шла сначала о Великом Новгороде, о Машковых, о покойном Пимене и Дионисии, о частых переездах мастера из города в город, об учениках, о смешных событиях в жизни того и другого.

Так Сергий с Феофаном, позабыв на время о скорбях и трудностях, даже позабыв о своём возрасте, беседовали сначала о недавних событиях государств Руси, Литвы и Византии, потом перешли к искусству стенописи, и тут Сергий больше внимал, чем говорил, и потом уже перешли к судьбе того и другого.

- Что может быть вечным? - вздохнул Феофан. - Я зрел, пожары ваших городов... Да и без пожаров! Придёт час, когда сии московские храмы окажутся малы и ветхи и пойдут на слом, дабы воздвигнуть большее и величайшее их! И так везде и повсюду! Нам токмо мнится, что запечатлённое нами - в камне ли, бронзе или живописи - переживёт века! Многое ли осталось и там, у нас, от древних, от Омировых времён? Художества не удержать ничем, ежели исчезают знатцы и меняется вера! Бесермены разрушат всё зримое и даже то, что пощажено нами и сохранилось от древних столетий, они обратят в прах! И сколь ничтожны - мы, мнящие, что создаём вечное, и сколь порой ничтожен кажусь себе я, дерзающий спорить с Вечностью! Твоя судьба, Сергие, возвышеннее моей, ибо память потомков крепче красок и камени!

- Память - также ущербна и преходяща с течением лет! - сказал Сергий. - Всё проходит! И как знать, может, и в этом такожде мудрость Творца! Без смены и обновления нет и движения. Наш тварный мир умер бы, ежели бы оставался бессмертным. Порой это скорбно понимать, а порой - радостно. Новая юность вселяет надежды! Недаром старики так любят детей, а дети - так доверчивы к старости. Обновляется всё в этом мире! А память... Память первее всего сохранена в обрядах. Не храмы, но обряды - это, пожалуй, самое прочное из всего, созданного нами, людьми, за протекшие столетия! Не мыслишь ли ты, что уже уверенность в том, что тебя похоронят так же, как и тьмы тем умерших прежде, так же отпоют и оплачут, так же вырубят домовину и водрузят крест, уже примиряет человека со смертью?

А то, что мы не ведаем ничего о Том мире, Куда уходим в свой черёд, может, тоже хорошо! А ведали мы об этом нашем мире, когда рождались на свет? И надобно ли ведать грядущее? Ведь с подобным знанием наперёд своей судьбы станет невозможно жить! Мы враз потеряем свободу воли, дар, вручённый нам Господом! Жить и творить надобно так, словно впереди у тебя Вечность. А к смерти надобно быть готовым повсяк час!

- Река времён! - сказал Феофан, отуманясь взглядом.

- Да, река времён! И когда мы уже всё знаем наперёд, надобно уходить из жизни!

- Уход труден!

- Уход труден всегда! Причём порой молодость легче расстаётся с этой жизнью, чем старость, хотя должно бы быть наоборот. Скажи, Феофан! - Сергий поднял осерьёзненный взгляд на грека. - Тебе не блазнит воротить на родину свою? Хотя бы перед смертью?

Феофан долго молчал, прикрыв глаза.

- Порой долит! Понт... Оливы... Запах лавра... Но подумаю так - и понимаю, что там меня теперь никто не ждёт, что я уже - тут, на Руси! А там стал бы тосковать об этих борах, метелях, о вашей золотой осени... Моя Родина ныне - здесь, на Руси, а не где-то там, где я ныне буду токмо захожим странником! Я и на погляд не желал бы явиться во град Константина, столь многое, по рассказам, исчезло и опростело в нём! Не хочу разрушать воспоминания своего! Наверно, Родина - там, где твой труд и где ты занадобился людям... Я понял, какой вы - народ, когда из Кафы приехал в Нижний Новгород и первая же баба, которую я попросил продать мне еды, накормила нас, напоила молоком и даже обиделась, когда я захотел предложить ей плату: дорожного, мол, человека грех не приветить! А сейчас - сейчас я не чувствую себя на Руси чужим... Да и писать так, как я пишу ныне, я бы там не смог! Нынче я даже думаю про себя иногда русской молвью! - прибавил он, вздохнув.