Светоч русской земли (СИ)

Не был, к тому же, Варфоломей ни тщедушеным, ни нервным. Одна только странность была у него: не брал грудь по постным дням, средам и пятницам. Отвернёт личико и лежит, глядя вдаль...

Мать даже пробовала влагать ему сосок в рот насильно, а он зажмёт сосок, и лежит...

И ещё он не брал грудь у матери, когда она пыталась кормить, поев обильно мясной пищи. Тонкость натуры, которая отличала Сергия всю жизнь от прочих, его сверхчувствие, сказалось уже тут, на заре жизни, в тонком различении вкуса молока матери.

Но и это заметила Мария не сразу, а после того, что летописец назвал Ахмыловой ратью.

Глава 6

- Беда, жена! Надо бежать!

Огоньки двух свечей едва освещали лавку, корыто с дымящейся водой, угол божницы да край стола с разложенными ветошками и белым льняным убрусом, расстеленным поперёк столешницы, на котором Мария с нянькой и сенной девкой кончали перепеленывать вымытого, накормленного и теперь гулькающего малыша, который, тараща глазёнки, выглядывал из свёртка и дёргал щёчкой, пытаясь улыбнуться.

Мария подняла голову, ещё не понимая, ещё отсвет улыбки дитяти блуждал на её лице, и прежде смысла слов поразило её лицо супруга, смятое, растерянное, с бегающим взором, с пятнами румянца на щеках и лбу, - такого с ним никогда не было.

Муж сдался, сник, поняла она, и это было самое страшное, страшнее того, что он бормотал про Ахмыла, татарского посла, про горящий Ярославль, про то, что и Ростову уже уготована та же беда, и все бояре, весь синклит, уже покинули город. Аверкий бежал, бросив обоих молодых князей на произвол судьбы. Да и они уже, наверно, убежали из города... И что их поместье стоит на ярославском пути!

Она встала, едва не уронив Варфоломея, сделала шаг, второй навстречу супругу, и у неё всё поплыло в глазах, и она стала заваливаться...

Чьи-то руки, пляска дверей, голоса, грубый зык Яши, старшего ключника, топот и гам снаружи... Кирилл держал её за плечи.

Мария, стуча зубами о край ковша, пила квас. А в горнице уже полюднело. Суетились, несли сундуки и укладки, сворачивали ковёр, уже держали наготове дорожный опашень боярыни, уже укутывали маленького, когда в покой ворвался разбуженный нянькой и едва одетый Стефан:

- Батюшка! Татары, да? Будем драться?

- С Ордой?! - спросил отец. - Бяжим, вота!

- Бяжим? - Мальчик уставился на родителей, приметив гомон и кишение прислуги, вынос добра и рухляди.

- Нет! - завопил он. - Опять! Опять тоже! Батюшка! Ты должон погинуть, как князь Михайло в Орде! - выпалил Стефан, сжав кулаки. - А я... а мы все... - Он не находил слов, но такая сила была в голосе сына, что Кирилл смутился, отступив. Мария попыталась привлечь первенца к груди, но он вырвался из объятий матери и стоял, и не прощал миру, готовый укорить даже Господа, если бы не знал, что нынешнее позорование Руси есть Божья кара за грехи русичей...

- Погибнуть, да! И я, я тоже!

- А что будет, когда татары придут, со мной? - спросила Мария. - И с ним? - она указала на свёрток с красным личиком в руках у няньки.

Стефан перевёл взгляд с матери на брата, так некстати появившегося на свет, набычился, постоял, закусив губы и сжав кулачки, и, зарыдав, выбежал из покоя.

- Беги за ним! - закричала Мария, пихнув в загривок сенную девку.

Двое оружных холопов бросились ловить отрока. Стефан, пойманный ими на переходах, не сопротивлялся, только, пока его несли до возка, бился в рыданиях, запрокидывая голову, хрипя и кусая себе губы...

Кирилл, сняв ключи с пояса, велел выносить дорогое оружие и узорочье из бертьяницы. Но всё плыло, проваливалось, мутилось в голове, и если бы не Яков, так бы и потекло мимо, рассыпаясь в бегстве...

Яков поднял на ноги дружину, собрал холопов, велел запрягать и торочить коней и выпускать из хлевов скот - по кустам разбегутся, так и то татарам больше заботы станет ловить каждого арканом!

На крыльце их обняла ночь. Нагретая за день пыль отдавала зной солнца и гасила шаги. В кустах сада шелестели кузнечики. Звёзды, срываясь, чертили огненный след. Ночь пахла теплом, мятой и зреющим хлебом. Но ржали кони, плакали дети, гомонили бабы, и зарницы, вспыхивающие над землёй, казались заревом горящего Ярославля.

Мария, прижимая малыша, повалилась в телегу, на сено.

- Стёпушка - где?

- Повезли уже! - отозвались из темноты.

- Стефан со мной! - послышался голос супруга.

Возки и телеги уже выезжали, гружёные добром, со двора. Коровы и овцы шарахались под ноги коней. В ночи мычало, блеяло, хрюкало, выли собаки, голосили жёнки. Кто-то бежал сзади с криком: "Матушка боярыня!.." Мария хотела остановить, но возчик полосовал коня, и телега неслась, подкидывая и колыхаясь на выбоинах, и ей оставалось только сжимать малыша, чуя, как нянька с двумя сенными перекатывают по ногам, хватаясь за края телеги. И бежали, дёргаясь вверх и вниз, звёзды над головой, да чья-то голова, склоняясь со скачущего сбоку телеги коня, спросила:

- Боярыня - здеся?

- Здеся! - хором ответили бабы.

И голова исчезла, только топот нёсся посторонь.