Светоч русской земли (СИ)

Памятуя о Варфоломее, оставленном в лесу, Стефан подверг себя самой суровой аскезе. Монастырь Богоявления был обычным для тех времён столичным монастырём. Монахи жили кельями, каждый в особину, кто - пышно, кто - просто: по достатку, вкладу, мирскому званию или своим духовным устремлениям. Подвижничество Стефана посему было замечено и оценено. А поскольку он, подавляя гордыню, услужал всякому брату, ходил за больными, не гнушаясь ни смрадом, ни нечистотой, избегая к тому же являть на люди свою учёность, то и мнение о нём братии сложилось благоприятное.

С Алексием он встретился по возвращении того из Владимира, на литургии. Стефан не ведал ещё, что наместник Феогноста прибыл на Москву и остановился в своей келье, у Богоявления, но, явившись в храм, обратил внимание на многолюдство. Явились все монахи и послушники, даже те, кто порой отлынивал от службы, и не просто явились, а подобравшись, расчесав волосы, приведя в порядок свои одеяния. В храме стояла тишина, и когда Стефан стал на клиросе в ряды хора, ему прошептал сзади кто-то из братии:

- Отыде, Стефане, зде - место Алексия!

Стефан отступил в сторону, и тотчас, узнанный им, среднего роста монах прошёл сквозь ряды иноков и встал рядом с ним, обратив к алтарю лицо с умными глазами и осенив себя крестным знамением.

У Алексия оказался приятный голос, и Стефан, вслушиваясь, начал пристраивать к нему. Церковное пение в семье боярина Кирилла любили всегда, и потому Алексий почувствовал доброго певца, в не сразу узнанном им Стефане. И так они стояли и пели в лад, почти неразличимые в монашеском хоре, ещё не обменявшись и словом, но почувствовали к концу службы взаимное расположение.

Алексий улыбнулся, глянув Стефану в глаза, и сказал по-гречески:

- Вижу я гостя, что мнился мне сущим в Коринфе!

Стефан, сверкнув взором, отмолвил длинной греческой фразой, не вдруг понятой Алексием, после чего сказал, опустив взор:

- Прости, владыко!

Алексий, однако, не был обижен, тем более что оценил Стефана ещё по первой встрече, тут постигнув, что перед ним - муж, принадлежащий к духовному братству "мужей смыслённых", которые, встречая друг друга и лишь посмотрев в глаза и сказав фразу, узнают один другого, и уже с этого слова, с этого взгляда начинают и говорить, и чувствовать, и смотреть на мир согласно...

Да, знал Алексий, что поддайся сему чувству, и можно пасть жертвой гордыни, презрев малых сих и разлюбив нищих Духом, стать гностиком или даже манихеем, проклинающим мир ради Духа, но и бежать сего не мог, да и не хотел, увидев в Стефане всё то, что обворожило Феогноста, да и его во время давешней встречи.

Далее было просто предложить Стефану переселиться в свою, часто пустующую келью, обслуживаемую до того не слишком прилежным послушником, где, со вселением Стефана, настали порядок и чистота, к которым наместник был неравнодушен. Алексий, наезжая, находил каждую из книг на своём месте, с вложенными в них своей рукой закладками, но не обнаруживал теперь ни пыли на переплётах и обрезах книг, ни зелени на медных застёжках фолиантов. Вычищены были и его монастырские подрясник и мантия. Пол в келье светился, вымытый и натёртый воском, и всё это Стефан сотворял незримо, ибо Алексий, часто заставая брата на молитве, ни разу не застал его с веником или тряпкой в руках.

Вечерами, когда выдавался у Алексия свободный час, они беседовали, и Стефан обнаруживал не только знание Писания или святых отцов, но и понимание днешних труднот православной церкви, почти предсказывая то, что должно произойти в ближайшем будущем в Литве ли, Византии или немецких землях. Так, когда король Магнус надумал вызывать новгородцев на спор о вере, нудя принять латинство, Алексий вспомнил предостережение Стефана, высказанное им незадолго до приезда Калики в Москву, о том, что католики теперь потщатся подчинить себе Великий Новгород.

Так скоро вспыхнувшая дружба Алексия с ростовчанином всё росла, и уже наместник Феогноста подумывал о том, что инок Стефан достоин иной, высшей участи, ибо рассмотрел в нём, помимо учёности, и волю, и укрощённое честолюбие, и силу, способную воздействовать на людей.

С отбытием спасского архимандрита на ростовскую кафедру встал вопрос о выборе нового игумена для Богоявленского монастыря, и Алексий подумал о Стефане. Тем более что с избранием в игумены Стефан мог бы стать и духовником великого князя Семёна, о чём Алексий подумывал едва ли не с первой беседы с ростовчанином, присматриваясь и сомневаясь, но убеждаясь, что да, лучшего инока для сего дела, обещанного великому князю, ему вряд ли найти.

Труднота была лишь в том, чтобы уговорить братию Богоявления. Всё же Стефан - пришлый, для многих не свой, в монастыре пробыл всего несколько месяцев, а приказывать своей волей Алексий и мог, да не хотел, не желая ропота и отчуждения, неизбежных при самоуправстве власть имущего. Тут-то и пригодился ему чернец Мисаил.