Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)

Он был сейчас озабочен своим собственным состоянием и судьбой, но все же успел подметить, что на Грейджер жалко смотреть. Она обняла себя руками и как-то слегка ссутулилась, но продолжала пялиться на Лорда во все глаза, ожидая от него чего-то, а он, в свою очередь, испепелял взглядом грязнокровку; было ощущение, что они (будто хищник и давно приговоренная жертва; это дело, конечно, решенное) ведут какой-то беззвучный диалог. Потом Драко понял, что, скорее всего, так оно и было, и его передернуло от забытого ощущения: он ненавидел, когда Темный Лорд проникал в разум, ненавидел, когда его голос звучал в сознании. Спустя мгновения, преисполненные наэлектризованным напряжением и показавшиеся Драко бесконечными, повелитель прошелестел ледяное: «Пошли со мной» — и, не дожидаясь ответа, вышел в широко открытые двери. Не сказав ни слова, не оборачиваясь, Гермиона поплелась за ним. Драко же остался стоять, так же опустив голову и ощущая, как огромный зал, полный книжных полок, давит на него со всех сторон.

Ему показалось, что вся жизнь только что пролетела перед глазами.

========== Глава 9. Грейнджер ==========

…Ветер промозглый, порывистый. Лететь тяжело, но с курса не сбиться; секунда, две — и вот под ногами твердая земля. По полям, раскинувшимся к западу, еще стелется предрассветный туман; коричневые валуны, торчащие из земли, покрыты изморосью. Судя по звуку, где-то вдалеке под надзором какого-нибудь незадачливого магла, не подозревающего о смертельной опасности, пасется целая отара овец. Вокруг ни души. Вдали на холме возвышается укрепленный древний замок. Впереди — все еще темное небо, на нем клубятся тяжелые кучевые облака. По правую руку — шумящая бездна. Море сегодня спокойно, но даже в отлив белые скалы небезопасны для простых смертных. К счастью, ее (его?) это никак не касается. Морские брызги, донесенные резким порывом ветра, солью оседают на лице… Шаг вперед, бездна, жаждущая поглотить.

***

Гермиона понятия не имела, что лорду Волдеморту понадобилось в Дувре, но, проснувшись, почувствовала, как щемит в груди разливающаяся спазмами тоска по свободе. Она видела это бескрайнее туманное море как будто собственными глазами.

Она встала, ежась от утреннего холода, и выглянула в окно. Над лесом вдали занимался рассвет. Хотелось снова лечь в мягкую нагретую постель и проспать до обеда.

Если бы ее спросили, Гермиона Грейнджер не могла бы точно сказать, сколько времени уже находится взаперти в великолепном поместье. Может, неделю, может, две. Может, и вовсе месяц. Погода в Уилтшире портилась, и солнечные дни, нечастые даже для летнего периода, теперь казались подобными какому-то редкостному чуду. Временами комната давила на нее со всех сторон, ей безумно хотелось выйти на улицу, но она помнила о наложенном запрете. Вовсе не хотелось проверять, что будет, если она его нарушит. Только иногда, вот как сейчас, на свободу хотелось до исступления нестерпимо: когда она видела раскинувшийся перед собой океан — во сне, разумеется. Она чувствовала эти соленые брызги на своих щеках, ветер, готовый поглотить, сбить с ног. Она неизменно падала вниз, и потом — взлетала у самой воды. В такие дни, просыпаясь, Гермиона всегда долго оставалась задумчивой.

Днем Гермиона все так же чувствовала себя вполне неплохо, за редкими исключениями: иногда ловила в себе неожиданные вспышки ярости или чрезмерного раздражения, не свойственные ее собственному характеру. В такие моменты она, как могла, старалась держать себя в руках, но эмоции были слишком яркими, поглощающими и подчиняющими. Однажды что-то подобное настигло Гермиону в библиотеке: она вскочила с ковра так резко, что даже в глазах потемнело, и едва удержалась от того, чтобы швырнуть в стену книгу, которую читала за мгновение до наваждения. Причин его ярости она не знала. Порадовавшись, что никто ее не видит, она, краснея, опрометью кинулась вон и, уже в своей комнате, села на кровать и постаралась успокоиться доступными ей способами — дышать ровно, думать о чем-то нейтральном. Было трудно, но она все же справилась. Или это он справился: Гермиона, к своему ужасу, теперь с трудом отделяла от него свое «я».