— Никто. Я не знал, наверняка — нет, — объяснил Зимрида. — Но я и не удивлён. Ты не первый, полагаю, и не последний, — и он стал спускаться по сходням, постукивая своей палкой на каждом шагу.
— А почему муж не осчастливит её? — спросил Менедем. — Тогда ей не пришлось бы изображать шлюху.
Неужто я это сказал? — удивился он. — Как много жён я сам соблазнил при живых мужьях? Ему и не сосчитать. Возможно, Соклей и мог бы назвать точную цифру, Менедем не удивился бы, узнав, что кузен ведёт счёт. Но разница тут простая — Менедем жену трактирщика не хотел. Он и припомнить не мог, когда в последний раз к нему приставала женщина, которая его интересовала бы ещё меньше.
— Почему? — удивился Зимрида. — Ты разве её не видел? Вот тебе и ответ. А я скажу тебе ещё кое-что, мой господин. Через две двери от гостиницы живёт горшечник с приветливой и хорошенькой юной женой. Она даже приветливей, чем он думает.
— В самом деле? — спросил Менедем. Зимрида, сын Лули, кивнул. По мнению Менедема, чтобы женщина сочла Седека-ясона привлекательным, она должна быть приветлива до безумия, однако у женщин особенный вкус.
— Хорошего дня, — попрощался Зимрида. — Я завтра приду сюда с серебром, рабами и ослами, заберу масло, — и он удалился по пирсу.
— Неплохо, шкипер, — сказал Диоклей, когда сидонец уже не мог их услышать. — Совсем не плохо, по правде сказать.
— Да, — согласился Менедем. — Куда лучше, чем я надеялся. Мы и в самом деле избавляемся от дамонаксова масла. Я так рад, сильнее чем Сизиф, если бы тому не пришлось больше катить в гору свой камень.
— Понимаю, — сказал келевст. — Теперь остаётся одна проблема — заплатит ли он нам как обещал?
— Ты же видел всё то золото, что он носит, — возразил Менедем. — Я уверен, он может себе это позволить. И он не пускал пыль в глаза, не старался нас впечатлить, как сделал бы жулик. Одежда на нём из прекрасной шерсти, и заметно поношенная. Не просто взята взаймы, чтобы показаться богаче, чем есть.
— О, нет. Я не это имел в виду. Я уверен, ты прав, заплатить он может. Но не попытается ли нас как-то надуть? С этими варварами никогда нельзя знать наверняка… да и с эллинами, если уж на то пошло.
— Хотел бы я сказать, что ты ошибаешься, — ответил ему Менедем. — Что ж, посмотрим.
Диоклей указал куда-то в начало пирса.
— Гляди-ка, что это за тип идёт к нам, и чего ему от нас надо? Надеюсь, не наших денег?
— Готов поспорить, он чем-то торгует, какой-то едой. Взгляни на здоровую плоскую корзину, что он несёт. Дома, в Элладе, я постоянно видел разносчиков с такими корзинами, — сказал Менедем. — Внутри может быть жареная рыба, или певчие птички, или, скорее всего, фрукты. На что поспорим, что там у него изюм или фиги, или ещё что-то вроде?
Прежде, чем они это выяснили, пришлось подождать. Разносчик останавливался возле каждого корабля на пристани. Название своего товара торговец выкрикивал на арамейском, и Менедем не мог его разобрать. Увидев на борту акатоса эллинов, этот тип перешёл на греческий:
— Финики! Свежие финики!
— Финики? — спросил Менедем, и финикиец кивнул. — Свежие финики? — разносчик опять кивнул и протянул им корзину.
— Так-так, — сказал Диоклей. Ну разве это не интересно?
— Действительно, — согласился Менедем. — Соклей был бы просто в восторге. Я сомневаюсь, что он хоть раз видел финик.
На Родосе росло мало финиковых пальм. Менедем видел их на Кикладах, слышал, что они встречаются и на Крите. Но нигде в Элладе финиковые пальмы не плодоносили — климат там недостаточно тёплый для созревания. Все финики, попадавшие к эллинам из Финикии или Египта, были высушены на солнце, как изюм или фиги.
— Желаешь? — поинтересовался разносчик.
— Да, желаю, — ответил Менедем и обратился к Диоклею: — Мы не сможем довезти их до Родоса, но хоть будет, о чем поговорить.
— По мне — так звучит неплохо, — сказал келевст. — Я всегда рад чему-нибудь новому.
Они купили по горсти фиников за обол. Сладкий вкус привел Менедема в восторг. Он довольно часто ел сушеные финики. Они стоят дороже фиг, но Сикона это не останавливает. Не останавливало. Теперь, когда Бавкида грызёт его за каждый обол, — нет, за каждый халк — кто знает, смеет ли повар покупать их.
Менедем вздохнул. После отплытия с Родоса он был слишком занят, чтобы думать о второй жене отца. Потому он так радовался, когда кончилась зима, и установилась хорошая погода. Мысли о Бавкиде могли довести только до беды.
Пытаясь выбросить её из головы, он спросил разносчика:
— А ты и сушёные финики продаёшь?
Этот финикиец почти не понимал греческий. Менедему пришлось несколько раз повторять, указывая на солнце, прежде, чем торговец понял, о чём шла речь. Когда понял — опять закивал:
— Продаю иногда, — однако, выражение лица у него стало презрительным. — Сушёные финики — это для слуг, для рабов. А вот свежие финики — правильная еда, хорошая.
— Правильно ли я понял его слова? — спросил Диоклей, когда разносчик перешёл к следующему причалу. — Выходит, мы в Элладе едим то, что здесь рабы? Мне нравятся сушеные финики. Слаще них разве только мёд. Но теперь не знаю, захочу ли ещё их есть.