Священная земля

— До Персидской империи, вот и все, что я могу тебе сказать, — пожал плечами Гекатей, но вдруг щелкнул пальцами. — Хотя погоди, у иудеев есть своего рода история, повествующая о подобных вещах, но кто знает, что в ней? Она написана не по-гречески.

— История? Письменная? — спросил Соклей, и Гекатей склонил голову. — Я немного читаю по-арамейски.

— В самом деле? Как странно, — поднял бровь Гекатей. — Но боюсь, это не поможет.

— Как? Почему?

— Потому что та иудейская книга не на арамейском.

— Что? Во имя собаки, на каком же она языке? Египетском?

— Не думаю, — протянул Гекатей, потом тряхнул головой. — Нет, это невозможно. Я знаю, как выглядят египетские письмена — все эти маленькие рисунки людей, животных и растений, разбегающиеся как попало. Нет, я видел ту книгу, и она более-менее похожа на арамейский, но все же это не он. Она написана на языке, на котором иудеи говорили до того, как повсеместно распространился арамейский, этот язык используют их жрецы в своих молитвах, — он указал на фигуры в одеяниях с бахромой и полосатых платках, занятые жертвоприношением барашка у алтаря.

— Вот оно что, — с облегчением сказал Соклей. — Я слушал их до того, как мы завели этот разговор, и не мог понять ни слова. Я думал, дело во мне. Этот язык по звучанию очень похож на арамейский, такой же гортанный, но слова другие.

— У нас тоже бывает подобное, — заметил Гекатей. — Попробуй понять македонян, говорящих между собой, и не сможешь, как бы их язык не походил на греческий.

— Некоторые эллины с северо-запада, чей диалект не далеко ушел от македонского, могут, — возразил Соклей. — Так что это не совсем одно и то же.

— Возможно. Я определенно не горю желанием разбирать македонский, но в Александрии время от времени приходится, — скривился Гекатей. — Слишком часто люди с деньгами и властью не обладают культурой.

— Несомненно, о наилучший, — вежливо ответил Соклей. Вместо этого ему хотелось закричать в лицо Гекатею что-нибудь вроде: "Ты, тупой, самовлюбленный идиот, ты не понимаешь своего счастья. У тебя есть покровители в Александрии, а ты что делаешь? Жалуешься на них! И при этом у тебя есть досуг, чтобы путешествовать и будет время написать книгу и деньги, чтобы нанять писцов переписывать её, чтобы она осталась в веках. Как бы тебе понравилось вместо этого торговать благовониями, воском, бальзамом, льном и шелком? Думаешь, нашел бы время взять в руки папирус и чернила? Ну-ну, удачи!"

Соклей надеялся, что его мысли не отразились на лице, уж слишком это было бы похоже на жажду убийства. Он не чувствовал такой яростной зависти со времён Лицея. Недолгое обучение в Афинах стало вершиной в его образовании, а для многих — лишь первой ступенькой к жизни, посвященной любви к мудрости. Он вернулся в мир торговли, а они отправились в мир знаний. Когда его корабль отплывал из Пирея на Родос, Соклей хотел убить их просто за то, что им досталась возможность заниматься тем, чем он так отчаянно хотел.

С годами его обида на ученых поутихла… пока он не встретил Гекатея, жаловавшегося на трудности, от которых Соклей был бы в восторге.

— Не вернуться ли нам? — сказал Соклей. — Я не хочу больше ни на что смотреть. — Чего он действительно не хотел, так это думать о везении Гекатея.

— Почему бы и нет? — с видимым облегчением ответил Гекатей. Соклей подавил улыбку, хоть и горькую. Наверняка Гекатей боялся, что он попытается подняться в верхний запретный двор. Однако из своих наблюдений за местными Соклей уже успел уяснить, какой это было бы глупостью. Невзирая на жгучее любопытство, он не хотел стать причиной бунта или погибнуть.

Он бросил последний взгляд на резиденцию наместника над иудейским храмом: настоящая крепость. Показавшийся на стене эллинский или македонский солдат безошибочно опознал соотечественников по коротким хитонам и бритому лицу Гекатея, помахал им и крикнул "Радуйтесь!"

— Радуйся, — ответил Соклей, а Гекатей помахал. — Всегда приятно услышать греческую речь, — заметил Соклей.

— О, друг мой, я с тобой согласен. И ты хотя бы говоришь на здешнем жутком языке. По мне он мало отличается от звериного рычания. Не поверишь, но я с радостью вернусь в Александрию, где преобладает греческий, несмотря на то, что там есть и иудейское поселение. — Он закатил глаза и продолжил: — Я также буду рад возможности привести в порядок все мои записи и воспоминания, а потом сесть за написание книги.

Почему Соклей не нагнулся за булыжником и не разбил Гекатею голову, он и сам не понимал. Ученый муж пошел дальше, продолжая дышать и говорить умные речи, не осознавая, сколь многое из того, чего Соклей жаждет горячо и безнадёжно, принимает как должное.

"Когда-нибудь, через много дней или лет, — думал Соклей, — я сделаю то же, что Фалес, и разбогатею так, что смогу позволить себе заниматься чем угодно. И смогу собрать все свои замётки и воспоминания и записать их. Смогу. И сделаю".

В гостинице их ожидал хаос. На удивление, его причиной стал не Телеф, ушедший в соседний бордель. Хозяин на плохом греческом орал на Москхиона, а бывший ныряльщик отвечал ему тем же.