Священная земля

— Я знала, что важно, — возразил Соклей. Зильфа хихикнула. Он понял, что использовал женскую форму глагола, как говорила она. — Я знаю, — повторил он, уже правильно. — Знаю, что ты добрая. Знаю, что терпеливая. Знаю, что щедрая. Я знаю, что все это хорошо для женщины. — Он криво улыбнулся: — Я знаю, что мой арамейский плох.

Она улыбнулась, но тут же вновь посерьезнела.

— Другой иониец пытался дать мне деньги, чтобы я дала ему свое тело. Такое уже бывало, и с нашими и с чужестранцами.

— Если я бы хотел женщину, которую могу купить, пошел бы со своими друзьями, — сказал Соклей.

— Да, я тебе верю. Ты странный, ты это знаешь? Ты делаешь мне комплименты, от которых мне хочется краснеть. Я жена содержателя гостиницы, я не часто краснею. Я слишком много видела и слишком много слышала. Но я думаю, что ты говоришь честно. Не думаю, что ты говоришь, чтобы просто затащить меня в постель.

— Конечно, честно, — сказал Соклей. Менедем бы не стал, но он опытный соблазнитель. А Соклею в голову не приходило говорить неправду.

Зильфа снова улыбнулась.

— Сколько тебе лет, иониец?

— Двадцать семь.

— Я думала, ты моложе. — Соклей задумался, похвала это или нечто иное. Может, она и сама не знала. — Мне никто ещё не говорил такого.

— Даже твой муж? — удивился Соклей. — Ему бы следовало.

— Нет, — огорченно ответила Зильфа. — Когда никто не говорит таких слов, ты о них и не скучаешь. Но когда кто-то начинает… Я не собираюсь спать с тобой, Соклей, сын Лисистрата, но думаю, что ты все равно сделал мой брак холоднее.

— Я этого не хотел, — сказал Соклей.

— Нет. Ты хотел соблазнить меня. Это было бы проще, чем заставить задуматься, почему я не слышала похвалы с тех пор, как стояла под брачным покрывалом.

— Oimoi! — воскликнул Соклей по-гречески, но Зильфа уловила значение, как он и рассчитывал. Он продолжил на арамейском: — Я не хотел сделать тебя несчастной. Прости меня.

— Не думаю, что ты сделал меня несчастной, — сказала Зильфа. — Я думаю, что была несчастна много лет, даже не подозревая об этом. Ты заставил меня это увидеть. Я должна поблагодарить тебя.

— Я удивлен, что ты не сердишься, — сказал Соклей. Когда кто-то указывал ему на то, чего он раньше не замечал, обычно он был благодарен. Однако большинство людей злились, когда кто-то менял их представления о мире. Именно это отличало тех, кто стремился к философии, от простых смертных.

— Сержусь? Нет, — покачала головой Зильфа. — Это не твоя вина. Это вина Итрана, что он принимает меня как должное, как кровать, в которой он спит, и моя, за то, что я позволяю ему и даже не замечаю. — В её глазах вдруг заблестели слезы. — Может, если бы кто-то из наших детей выжил, все было бы иначе.

— Мне жаль, — сказал Соклей. Многие семьи разделяли горе Зильфы. Дети умирали очень часто, и религия не запрещала хоронить их в стенах города, в отличие от тел стариков.

— Все в воле единого бога, — сказала Зильфа. — Так говорят священники, и я им верю, но не могу понять, почему он захотел, чтобы мои малыши умерли.

— Мы, ионийцы, задаёмся теми же вопросами. Мы не знаем. И я не думаю, что мы можем узнать. — Соклей допил вино и протянул ей чашу. — Можешь налить мне ещё, пожалуйста? — Обычно он был весьма умерен в употреблении неразбавленного вина, но волнение давало о себе знать.

— Конечно. Ты почти и не пил, — отозвалась Зильфа. Соклею так не казалось, но он промолчал. Она наполнила его чашу и свою тоже. Он плеснул немного на пол, совершая либатий, а она пробормотала над вином иудейское благословение. Оба выпили. Зильфа криво улыбнулась:

— Ну вот, мы заливаем вином наши печали, потому что никто из нас не получил того, что хотел.

— Забавно, правда? Ну, или должно быть забавно, — заметил Соклей. Сладкое и густое вино пилось очень легко. Соклей подцепил ногой ещё один табурет и подтащил к своему столу. — Вот. Не нужно стоять. Если у тебя нет других дел, можешь посидеть со мной.

— Думаю, да, — Зильфа примостилась на краешек табурета, как настороженная птичка. Она залпом допила вино, встала, чтобы налить себе ещё и снова села. — Не знаю, зачем я пью, — заметила она, вглядываясь в рубиновую жидкость. — Ничего ведь не изменится.

— Да, — согласился Соклей, который и сам чувствовал нечто подобное. — Но пока пьешь… — Обычно он говорил подобные слова, но сейчас вдруг обнаружил, что восхваляет вино.

— Да, ненадолго, — согласилась Зильфа. — Ненадолго даже то, что ты считаешь глупым, кажется… не таким уж плохим.

Соклей мог бы ответить по-гречески: "Поэтому люди прибегают к вину, как к оправданию, чтобы совершать то, о чем даже и не помыслят в трезвом виде". Но знал, что на арамейском не сможет выразить такую сложную и далёкую от мира купли-продажи мысль. Но кивок, который он вовремя сообразил использовать вместо привычного ему жеста, вполне передал суть.

— Ещё вина? — просила Зильфа. Её чаша снова опустела.

Он же осушил вою только наполовину. Соклей сделал глоток и кивнул. На Родосе он никогда не пил так много неразбавленного вина по утрам, но сейчас он не на Родосе. Скорее всего, весь день у него будет тяжелая голова, но что делать.