Священная земля

Москхион с явным облегчением повернулся к Соклею.

— Хвала богам, ты вернулся, молодой господин. Этот человек считает, что я совершил нечто воистину ужасное, а я никогда не хотел причинять вреда, никому.

— Поругание! Богохульство! — кричал Итран. — Он оскорбляет единого бога!

— Успокойся, о наилучший. Прошу тебя, успокойся, — сказал Соклей по-гречески и переключился на арамейский: — Да снизойдет на тебя мир. Да снизойдет мир на всех нас. Расскажи своему рабу. Я все исправлю, если смогу.

— Он оскорбляет единого бога, — повторил трактирщик на арамейском, но уже не так яростно.

— Что случилось? — спросил Соклей у Москхиона, стараясь воспользоваться относительной тишиной и спокойствием.

— Я проголодался. Хотел кусок мяса, давно не ел его. Хотел свинины, но этот глупый варвар никак не мог меня понять.

— О, боги. — Теперь Соклей понял, в какую попал переделку. — И что ты сделал потом?

— Я попросил у этого прохиндея черепок, чтобы нарисовать картинку, господин, — продолжил Москхион. — "Черепок" он прекрасно понял, фурии его побери. Отчего же не мог понять "свинина"? Он дал мне черепок, и я нарисовал это.

Он показал Соклею осколок горшка, на котором кончиком ножа нацарапал изображение свиньи. Соклей и не знал, что моряк так хорошо рисует. Но он, безусловно, обладал талантом.

— А дальше что? — спросил Соклей.

— Дал ему, и у него случился припадок. В это время как раз пришел ты, молодой господин.

— Видишь ли, они не едят свинину, — сказал Соклей. — Они считают свинью нечистой. В Иудее мы видели свиней не больше, чем статуй, ты помнишь? Поэтому он разозлился, он подумал, что ты оскорбляешь его и его бога.

— Ну, успокой несчастного дуралея. Я не хотел ничего плохого, только ребрышек или чего-то подобного.

— Попробую. — Соклей повернулся к Итрану и заговорил по-арамейски: — Мой господин, человек твоего раба не хотел никого оскорбить. Он не знает ваших законов. Он просто хотел есть. Мы едим свинину, у нас это не запрещено.

— А у нас запрещено, — кипятился Итран. — Свиньи все делают нечистым. И потому и свиньи, и свинина запрещены в Иерусалиме. Даже этот рисунок, вероятно, нечистый.

Иудеям нельзя делать изваяния людей, поскольку человек сотворен по образу и подобию их бога, а его изображение запретно. Рассуждая подобным образом, Соклей понимал, как рисунок нечистого животного мог быть нечистым сам по себе. Но все же он сказал:

— Это всего лишь рисунок. Ты же воевал за Антигона. Ты знаешь, что ионийцы едят свинину. Москхион не хотел никого оскорбить. Он извинится. — Он прошипел по-гречески: — Скажи ему, что ты страшно огорчен.

— Я страшно голоден, — буркнул моряк, но все же склонил голову перед Итраном: — Прости, приятель. Не хотел тебя расстроить, Зевс тому свидетель.

— Ладно, — глубоко вздохнул Итран. — Ладно. Забудем. Нет, погодите. Дайте мне его, — Соклей протянул ему черепок, и хозяин бросил его на пол и изо всех сил наступил. Под его сандалией осколок разлетелся на мелкие кусочки. — Ну вот. Уничтожен навеки.

Соклею было жаль видеть, как разбивается такой хороший рисунок, но ради сохранения мира он промолчал. Гекатей из Абдеры не хотел, чтобы он спровоцировал беспорядки, и сам Соклей не хотел того же от Москхиона.

— Что это все значило? — спросил Гекатей. — Я не понял того, что говорилось по-арамейски. Соклей объяснил, и Гекатей воскликнул: — Молодец! Ты везучий! Везучий и умный. Иудеи просто впадают в бешенство, когда дело касается свиней.

— Да, я догадался. Но это было просто недоразумение.

— Большую часть времени недоразумения здесь заканчиваются кровью. Хорошо, что господин Итран немного осведомлен об эллинских обычаях, иначе все могло обернуться куда хуже.

Пока Гекатей говорил, подошла Зильфа. Итран по-арамейски объяснил жене, что происходит. Соклей прислушивался к ним вполуха. Само звучание арамейского напомнило ему об истинности слов Гекатея: это не его страна, не его люди. Его может легко постичь беда, катастрофа, возникшая из какого-нибудь пустяка, вроде моряка, соскучившегося по мясу. И кого же ему звать на помощь?

Некого. Совсем некого.

— Мы выбрались, — сказал он Гекатею, — и это главное.

Второй эллин что-то ответил, но Соклей его почти не слышал. Он смотрел на Зильфу. Муж рассказывал ей о произошедшем, и, насколько Соклей мог понять, его версия событий значительно отличалась от того, как они виделись Москхиону, самому Соклею и Гекатею из Абдеры.

Она такая же чужеземка, как и любая из иудеек, напомнил себе очевидное Соклей. Но, на его взгляд, гораздо красивее всех прочих. Это не должно было иметь такого большого значения. Однако, имело.

Она случайно встретилась с ним глазами. Соклей знал, что следовало бы отвести взгляд: разглядывание чужой жены до добра не доведёт. Если не на собственном опыте, то, путешествуя с Менедемом, он должен был это усвоить.

И все же… Он смотрел и не мог перестать. Чем дольше он оставался в Иерусалиме, тем лучше понимал безумие Менедема, так раздражавшее его раньше. Скулы Зильфы, то, как приоткрывались её губы при дыхании, сияние глаз, темные, как полночь, кудри…