Каролингские епископы отвергали идею перехода от материальных форм к божественному прототипу, который по их представлениям, обладает совершенно другой природой. Такой переход может осуществляться только через «священную» материю, к которой произведения художников не относятся. Каролинговы книги приводят следующую иерархию священных предметов: во-первых, священные дары; потом крест, но не как предмет, а как эмблема Христа; потом Писания; потом священные сосуды; наконец, реликвии святых82. Образы в списке не значатся. Религиозное изображение, таким образом, сохраняет прочную связь с земным существованием, оно по природе мирское. «В самом деле, какое согласие может существовать между художниками и Писаниями, если последние истинны, а первые зачастую лгут?»83 Тем ни менее, как бы не незначительна была серьезность, которой удостаивали изображения, Церковь должна была следить за тем, чтобы они не противоречили ни истине, ни нравственности. Этим еще раз обозначена задача изображений – помогать в восхождении к добру и истине тем, кто своими собственными силами не достиг бы ни того, ни другого. Власть же Церкви над художником, а также над его произведением носит чисто дисциплинарный характер.
Интересно, что повсеместно на Западе неправильный перевод постановлений VII Вселенского Собора был принят всерьез и никто не заметил его абсурдности. Очевидно, что дело было не в переводе, а в самом отношении к иконе богословов греческих и франкских, в их различном понимании ее смысла и назначения84. Для последних было абсурдно не только поклонение, но и почитание образов в такой форме, как это предлагала восточная церковь. Ведь если отрицалась онтологическая связь образа с первообразом, тогда и все иконопочитание – лобызание икон, каждение перед ними, возжигание свечей и лампад и т. п., относимое к изображениям, стоящим вне самих первообразов – не могло не расцениваться как преступное идолопоклонство. «Если иконы суть «изображения», то нелепо и греховно этим педагогическим пособиям воздавать «честь», подобающую одному только Богу»85.
Интересно отношение официального Рима к этому вопросу. Характерно, что он хоть и поддержал изначально VII Вселенский Собор, но папа Андриан I, отвечая на послание Карла, был «весьма уступчив и даже как бы извинялся за свое участие в Соборе 787 г.»86. Ответ папы, вероятно, был не только дипломатическим ходом, но и выражением того, что «Libri Carolini» не слишком противоречили его собственной позиции.
Карл Великий созвал в 794 г. Собор во Франкфурте, который подтвердил в своих решениях основные положения «Libri Carolini». Франкфуртский Собор одобрял употребление икон, но не видел в них никакого догматического или литургического значения. Он рассматривал их лишь как «украшение храмов», а также как «напоминание былых деяний». В 825 г. другой собор, состоявшийся в Париже, также осудил VII Вселенский Собор. Вскоре после Франкфуртского Собора епископ Агобард Лионский, а после Парижского – Клавдий, епископ Туринский, выступили против иконопочитания. Можно сказать, что иконоборчество на Западе достигло своего апогея, когда епископ Клавдий объявил себя врагом почитания креста и святых мощей, что являлось шагом, на который в Византии не решались даже крайние иконоборцы. Такие действия шли вразрез с постановлениями Соборов и были осуждены как крайность, и к началу IX в. церковные историки констатируют конец иконоборчества на Западе. Противостояние восточной и западной церквей по вопросу иконопочитания смягчилось на синоде 863 г., собранном Папой Николаем I. Он пошел дальше григорианской традиции и заявил, что с помощью цветов живописи человек поднимается до созерцания Христа, что тот, кто не видел изображения Христа на земле, не сможет увидеть его и в его небесной славе. Но, хотя римская церковь и признала VII Вселенский Собор, фактически она всегда оставалась на позициях Франкфуртского Собора. Если для православных икона стала «языком Церкви, выражением божественного откровения и необходимой составной частью богослужения», то в римской церкви она такового значения никогда не имела87.