Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

В эту эпоху возрастает значение личной религиозности и в среде мирян. В течение столетий Церковь функционировала как «инструмент духовной компенсации». Священнослужители и монахи молились за всех мирян и создавали памятники церковного искусства, имевшие всеобщее значение. Теперь все больше проявлялось стремление верующих молиться самим, самостоятельно произносить слова священных текстов и проникать в их смысл, иметь собственные моленные образы¹²⁶. Такие образы не были священными изображениями, сам факт наличия которых обеспечивал нисхождение благодати, они были изображениями, посредством которых можно было подняться к Богу. Молитва перед образом становилась теперь общей практикой, для которой мистика являлась идеалом. Мирянин, который в городском обществе был занят своей работой, обращаясь с молитвой к образу, едва ли мог рассчитывать на мистическое созерцание Бога, но общение с образом способствовало проявлению и подъему религиозного чувства. Вместе с тем подобные изображения безусловно были открыты как для мистической практики, так и для обычной молитвы-прошения: они служили как мистическому переживанию, так и прагматической религиозности и домашнему воспитанию детей.

Возрастающее значение потребовало четкого осознания смысла и значения изображений, а также создания соответствующей теории образа. Учение, распространившееся во всей западной церкви, начиная с XII в., продолжало традицию Григория Великого, переработав ее на основе новых веяний. Стимул развитию теории дала полемика – это верно и для Св. Бернарда, полемизировавшего с клюнийцами, и для клириков и монахов, выступавших против двух основных противников изображений – еретиков и иудеев.

У св. Бернарда не было категорического осуждения всех изображений. Полемику порождал только вопрос об украшении монастырских церквей. Одновременно о декорации городских соборов он писал следующее: «Одно дело – епископское, другое дело – монашеское. Ведь мы знаем, что епископы, призванные печься и об умных, и о неразумных, вызывают благоговение в плотском человеке посредством красы телесной, ибо не могут достичь того посредством красы духовной»¹²⁷. Таким образом, настаивая на необходимости чисто духовного контакта с Богом для людей просвещенных, он признавал полезность использования изображений для воспитания и просвещения мирян. В некотором смысле он стоял на позициях вчерашнего времени, т. к. признавал только дидактическую ценность искусства и отказывал ему в анагогической функции, важность которой отстаивали его противники¹²⁸.

Отрицание изображений еретиками было куда более радикальным, чем у Бернарда. Оно объяснимо из их общей идеи отказа от всякого посредничества между Богом и верующими, установленного Церковью. В 1025 г. епископ Гаррард Камбрейский читает проповедь против еретиков Арраса. Перед лицом угрозы, которую они представляли для общественного и идеологического порядка, он предстает одним из первых теоретиков идеальной схемы трех сословий христианского общества¹²⁹. В то же время он объясняет значение креста, Распятия и изображений. Оба аспекта его проповеди неразделимы – выступать против изображений отныне значит выступать против общественного порядка и власти клира. Крест – это знак креста, в котором он почитаем; изображения Богородицы и святых, следуя Григорию Великому, позволяют неграмотным помнить священную историю, воспитывают добродетели, но у них есть и другая функция: они «возбуждают внутренний дух человека». Наконец, изображение Распятия позволяет действительно уподобиться страдающему Христу, поскольку, посредством взгляда, оно «запечатлевается в сердце». Таким образом, можно четко видеть, как в начале XII в. традиция, идущая от Григория Великого, не будучи отброшенной, изменяется и адаптируется для оправдания новых изображений, чтобы дать место более прочувствованному личному отношению к ним, в то же время укрепляя с их помощью иерархию христианского общества¹³⁰.