В XIV в. негласная обязательность наличия алтарных изобразительных комплексов окончательно утверждается, а сами они принимают более упорядоченную форму, хотя и остаются достаточно вариативными при относительно небольшом составе тем, в которых, так или иначе, преобладает Мадонна. Одновременно сами изображения становятся более психологичными. Образы Христа и Богоматери становятся «человечными», они трогают сердца, ведь религиозность того времени виделась как некая «мягкость сердца, легко вызывающая слезы»145. В XV–XVI вв. дело заходит так далеко, что религиозные изображения становятся только поводом для самовыражения художника, для передачи чисто человеческой красоты и чисто человеческих качеств. Страдающие пресонажи новой живописи заставляют задуматься «не о муках Христа, распятого на Кресте, а о человеке, распятом на собственной судьбе»146 (рис. 25). В эту эпоху новые течения создают вскоре встречные контртечения. Когда возникает все больше новшеств, старое испытывает нужду в защите оплотом традиции. Чтобы предотвратить утрату авторитета, прославляют определенные древние типы образов. Старое теперь выступает «как желанный архаизм на фоне распада прежних изобразительных форм»147. Искусство могло развиваться дальше, от образов «нового типа» не отказывались в Церкви, но в центре культового опыта находились старые образы или старые формы, с которыми связывались притязания сакрального. Не случайно культ знаменитых икон достигает апогея именно в эпоху Ренессанса – он служит сохранению религиозной традиции, которой угрожает исчезновение. В это время, как и прежде, Церковь рассматривает изображения как часть программы, утверждающей ее привилегию быть посредником в спасении человеческих душ, что и явилось, несомненно, главной причиной протестантского иконоборчества.
В ответ на события, связанные с Реформацией, в 1563 г. Тридентский Собор католической церкви, занявший в целом оборонительную позицию, подтвердил верность традиции и в отношении культовых изображений. «Нужно иметь и хранить, в частности, в церквях, образы Христа, Девы Марии, Богородицы, и святых, воздавая подобающее им почитание и поклонение. Не потому, что мы верим, будто в них заключена божественность или какая-либо добродетель, оправдывающая их культ, или что-то, что нужно просить у них, или что нужно твердо полагать свою надежду в этих образах, как иногда происходило у язычников, возлагавших свою надежду на идолов, но потому что почитание, воздаваемое им, восходит к первообразам, которые они представляют. Так, через образы, которые мы целуем, перед которыми мы обнажаем голову и преклоняем колена, мы поклоняемся Христу и почитаем святых, подобие которых они несут в себе»148. Соборное постановление ярко демонстрирует церковный взгляд того времени на назначение культовых изображений: если в XIII в. они рассматривались как средства, помогающие подняться к Богу, то теперь они должны были, как и весь культ, служить для поклонения, благодарения, восхваления Бога. Отправление человеком такого культа считалось предпосылкой для достижения спасения149. Подобные представления были господствующими в католицизме в течение всего нового времени. Наглядным примером их воплощения являются алтарные барочные композиции, пышные и грандиозные, не нуждавшиеся ни в прочтении, ни в узнавании. Они должны были лишь создавать иллюзию неземного великолепия и возносить хвалу Творцу150.