В целом можно сказать, что, несмотря на изменяющееся на протяжении веков понимание назначения культовых изображений, на Западе всегда настаивали на их субъективно-ассоциативной значимости, отрицая онтологическую связь образа с первообразом. Хотя изображения и служили тем же целям, что и литургия, они не являлись необходимой составляющей храма, поскольку образ как таковой занимал скромное место среди средств освящения. Но именно поэтому ему была предоставлена возможность выполнять порученную воспитательную роль всеми эффективными способами. От образа, сведенного к простому материальному предмету, не требовалось строгого соответствия богословской истине. От него, в отличие от восточной иконы, не ждали подчинения застывшим схемам. Образ должен был быть убедительным, а, значит, его создатель мог пользоваться всеми возможными средствами – разнообразием, изобретательностью, способностью изумлять. Для этого использовали широкий спектр возможностей – от скульптуры до эффекта цветов, перспективы, света (витражи), способных тронуть, понравиться, наставить. Здесь разнообразие произведений, пестрота форм и тем всегда были несравненно богаче, нежели на христианском Востоке. Как писал в XIII в. Гийом Дуранд, «художникам, как и поэтам, всегда предоставлялось некоторое право дерзания»151. Если на Востоке творческий художественный акт носил безличный характер – творцом иконы в полном смысле этого слова считалась Церковь с ее соборным опытом, то в то же время на Западе, уже в «романский» период, появилось стремление к индивидуализации художественного творчества. Художники не избегали субъективности в трактовке религиозных тем и даже подписывали свои произведения. В своем творчестве они выступали, с одной стороны, с личным переживанием религиозных и нравственных проблем, а с другой стороны, как выразители идеи официальной Церкви, придающей наибольшее значение дидактической, воспитательной и анагогической функции образов.
Западная специфика понимания назначения культовых изображений обусловила возможность использования Церковью даже таких образов, которые были весьма далеки от традиционных форм. Когда Тридентский Собор говорил о том, что «иконы не должны быть ни написаны, ни украшены по образцу мирской вызывающей красоты», это означало лишь, что они не должны быть слишком вызывающими и непристойными, но не предполагало строгого следования традиционным образцам.
Современный католицизм, во многом обновивший свои позиции, в отношении к изображениям следует прежним курсом, что подтверждается признанием возможности использования в Церкви произведений современного искусства. Уже в энциклике папы Пия XII «Медиатор Деи» (1947 г.) был намечен курс на его активное использование католической церковью. «Современные произведения искусства, которые используют новейшую композицию, не следует всюду презирать и отвергать вследствие предубеждения. Современным искусствам надо предоставить свободу в надлежащем и благоговейном служении Церкви и священным ритуалам при условии, что они сохранят правильное равновесие между стилями, не склоняясь ни к крайнему реализму, ни к излишнему “символизму”»152.
Отношение к культовым изображениям в протестантизме