Священные речи. Похвала Риму

32. Ибо мне казалось, что я прикасаюсь к Нему и чувствую, что Он здесь, нахожусь между сном и бодрствованием, желаю Его рассмотреть и боюсь, как бы Он не исчез, напрягаю слух и слушаю — одно во сне, другое наяву. Волосы стояли у меня дыбом, на глазах выступили слезы радости, и мой дух воспарил ввысь. Кто из людей сможет это описать?

33. Осознать и понять это способен лишь посвященный.

34. Таков был сон. Когда наступило утро, я позвал врача Феодота и рассказал ему это сновидение. Он удивлялся такому чуду, но не знал, что делать, так как опасался зимнего времени и моей телесной слабости. Ведь я уже несколько месяцев не выходил из дома.

35. Поэтому нам показалось, что неплохо бы позвать Асклепиака, служителя храма, потому что жил я тогда у него в доме и привык обсуждать с ним большинство своих сновидений. Служитель пришел. Не успели мы к нему обратиться, как он заговорил первым. «Я только что пришел от товарища, который сам меня позвал, — сказал он, имея в виду Филадельфа, — так как он видел ночью удивительный сон, касающийся тебя». И Асклепиак рассказал нам, что видел Филадельф; и сам Филадельф, когда его позвали, подтвердил рассказанное. Когда же оба сновидения совпали, я тотчас же принял указанное мне лекарство и выпил его столько, сколько никто никогда не пил. То же самое я сделал и на следующий день, когда Бог дал мне к тому дополнительный знак. Можно ли передать словами, как легко было его пить и как оно мне помогло?

36. В этих двух сновидениях, как и во многих других откровениях, имевших место и раньше, и позднее, с помощью Бога мне было показано, что мне предназначено судьбой, — с чего я и начал этот рассказ.

37. Вернемся же к началу и коснемся того, как решилось пророчество насчет отпущенных мне лет жизни. Ибо те, кто знают обо мне хоть самую малость, знают, что и тогда, как и сейчас, этот Бог был моим Спасителем и день за днем являл свою милость. Когда же срок, отпущенный мне пророчеством, истек, случилось вот что. Я вернусь немного назад.

38. В самый разгар лета, когда заразная болезнь охватила почти все окрестности,[61] я находился в предместье города. Сначала заболело двое или трое моих рабов, потом еще и еще, и наконец слегли все — и молодые, и старые. Меня болезнь настигла последним. Из города к нам приходили врачи, и помощники их ухаживали за нами. А некоторые врачи и сами дежурили около нас вместо своих помощников. Болел даже рабочий скот. И если кто-нибудь вставал с места, то сваливался тут же, на пороге. Даже плавать по морю не было безопасно. Все было полно отчаяния, скорби, воплей и стонов. Страшные болезни свирепствовали и в городе.

39. Поначалу я противостоял болезни, заботясь о спасении остальных ничуть не меньше, чем о собственном. Но затем болезнь усилилась, и у меня началось страшное воспаление всей желчи, которое не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Я не мог есть, и силы оставили меня. Врачи, отчаявшись, отступили, и повсюду разошелся слух, что я вот-вот умру. Но тут лучше сказать словами Гомера:

Дух оставался в нем твердым.[62]

Ибо я наблюдал за собой со стороны, словно за кем-то другим, и чувствовал, как моя душа постепенно покидает тело, пока не дошел до последнего предела.

40. В таком-то моем состоянии я повернулся к стене и увидел сон. И это стало концом моих мучений. Мне приснилось, что по окончании театрального представления я снял котурны и переобулся в отцовские башмаки. В этот момент Спаситель Асклепий вдруг перевернул меня на другой бок.

41. И немного погодя появилась Афина с эгидой в руке, своей красотой, величием и всем обликом подобная афинской статуе Фидия.[63] От эгиды исходило сладчайшее благоухание, подобное аромату воска. Сама же богиня была дивного роста и красоты. Явилась она мне одному, встав напротив моей постели, откуда ее лучше всего было видно. Я указывал на нее присутствовавшим (а рядом стояли двое друзей и мой воспитатель), называл ее по имени и кричал, что вот она стоит напротив меня и говорит со мной, и показывал на ее эгиду. Они же не знали, что и думать, растерявшись и боясь, уж не брежу ли я, пока не увидели, как ко мне возвращаются силы, и не узнали, что я услышал от богини. Вот что я сохранил в памяти.

42. Афина напомнила мне об «Одиссее» и сказала, что это не вымысел, а свидетельство тому — все, что происходит. А значит, я должен мужаться — ведь я сам и Одиссей, и Телемах, и она должна мне помочь. И другое тому подобное я услышал. Так богиня явилась мне, и утешила, и спасла больного на самом пороге смерти.

43. Тогда-то мне и пришло на ум сделать клизму из аттического меда. От этого произошло очищение от желчи. И потом пришел черед лекарств и пищи. Сначала, после долгого отвращения к ней, была, по-моему, гусиная печень и затем свиные потроха. Наконец в большой крытой повозке меня отвезли в город. Таким образом мало-помалу с большим трудом я поправился.