«Священные войны» Византии

«Эктесис» был одобрен восточными архиереями на Константинопольском соборе 639 г. и Александрийском соборе в этом же году. Оба собрания отметили, что «Эктесис» нашего мудрого и великого императора согласен во всем с учением Апостолов. Это догмат Отцов, опора Церкви, поддержка православной веры. Это то же, что говорят постановления пяти Вселенских Соборов. Так и мы веруем».

На всякий случай патриарх Сергий решил припугнуть несогласных архиереев тем, что всякое противоречие «Эктесису» с их стороны будет означать нарушение воли Римского самодержца. А потому всякий виновный священник будет за это тут же лишен сана, а монах или мирянин – Святых Даров[729].

Однако Иерусалим и Антиохия, находясь уже под властью арабов и используя это обстоятельство как повод, благоразумно промолчали. А преемники папы Гонория оказались более сведущими богословами, чем несчастный понтифик. Когда после смерти Гонория в 638 г. папские апокрисиарии отправились в Константинополь, дабы император утвердил вновь избранного апостолика Северина (640), их обязывали подписать «Эктесис». Правда, те сразу же отговорились, сославшись на отсутствие необходимых полномочий, но пообещали представить документ на папский суд. На этом условии Ираклий Великий и подтвердил права Северина на Римскую кафедру.

Но умерший 9 августа 640 г. папа Северин отказался подписывать документ, а ставший понтификом после него Иоанн IV (640—642), избранный в Риме вопреки мнению Константинополя, высказался за необходимость немедленного соборного осуждения «Эктесиса»[730]. Созванный им Собор латинских епископов, а также Соборы в Африке, Нумидии, Мавритании, инициированные Апостольской кафедрой, предали анафеме монофелитов[731].

Но если абстрагироваться от богословских нюансов и попытаться оценить отношения между Константинополем и Римом в целом, то становится очевидным, что принятие «Эктесиса» на Западе было делом, заранее обреченным на неудачу. Запрет узурпатора Фоки использовать Константинопольским архиереем титулатуры «Вселенский патриарх» и воторженность Рима, горячо приветствовавшего его воцарение, не забылось, конечно, на Востоке. Лишив Фоку царства, Ираклий Великий тут же восстановил Константинопольского патриарха в «старых» правах, всячески подчеркивая его статус и роль первого на Востоке архиерея. Тем более что все трудные годы войны с Персией, когда царь лишь урывками позволял себе бывать в столице, патриарх Сергий фактически управлял и Церковью, и Римским государством. Конечно, это еще более возвысило столичного патриарха и способствовало увеличению его авторитета среди собратьев по служению.

Напротив, Рим, всегда ревниво относившийся к растущему влиянию Константинополя, старался пресекать попытки расширения сферы влияния его архипастыря. Тем более если это каким-то образом, хотя бы косвенно, затрагивало статус самого Апостольского престола. «Эктесис», вольно или невольно бросавший тень на определения Вселенских Соборов и те вероисповедальные формулы, которые отстаивались Западом, стал удачной мишенью для очередного выпада. Доказать, что Константинополь в очередной раз замыслил ересь и смущает Церковь, было очень выгодно для пап, и они воспользовались этим шансом, чтобы наглядно всем показать свое превосходство. С учетом того, что монофелитство действительно являлось ересью, эта задача не казалась особенно трудной. Как нередко бывает, «политическое» смешалось с «церковным», что привело к большим проблемам.

Осложнение отношений с Римом обязано было еще одному неприятному инциденту, случившемуся вскоре после смерти папы Гонория. Пребывавший в Италии хартулларий Маврикий решил прервать довольно странную традицию, согласно которой выплата солдатам Равеннского экзархата денежного содержания (руги) совершалась из папской казны (об этом писалось ранее). Он вступил в тайное соглашение с некоторыми знатными горожанами, подговорил своих солдат напасть на Латеранский дворец и забрать хранящиеся в нем ценности. Он объяснял это тем, что будто бы папа присвоил себе те деньги, которые император присылает воинам в качестве жалованья, – очевидная ложь. Но легионеры не собирались проводить дознание, где их деньги, а потому окружили Латеран и после некоторой осады взяли его.

Часть средств Маврикий отдал войскам (как и обещал), другую присвоил себе, а остальное отослал в Константинополь в государственную казну. Он прекрасно понимал, что старый император, страдающий от болезни и обремененный многими заботами, не станет строго наказывать его; так и случилось. Но, разумеется, ни Римская кафедра, ни горожане Вечного города не забыли этого унижения и грабежа[732].