Святилище любви

– Как я желал бы снова и снова владеть тобой, прямо сейчас! – простонал Аргирос, беря руку Никареты и прижимая ее к своей возбужденной плоти, которая приподнимала его одежду. – Но если нас застигнут здесь, то убьют за святотатство. Нужно уходить!

– А ты не перестанешь желать меня, когда мы будем в безопасности? – обеспокоенно спросила Никарета.

Аргирос только засмеялся, целуя ее, а потом, осторожно ступая по сточенным временем ступеням, вывел из храма.

Оказалось, на смену Гелиосу уже явилась Селена – луна, которую поэты любят называть сверкающим глазом ночи. Не столь еще далеко ушел день весеннего равноденствия, когда Селена, совершив долгий путь и омывшись в волнах океана, надевает на себя сверкающие одежды и впрягает в свою колесницу блестящих коней, а потому луна полновластно царила над спящим миром, который она напрасно силилась пробудить, подобно тому, как напрасно силится пробудить своего возлюбленного Эндимиона, который вечно спит в пещере Латма[42].

При свете, исходящем от бледного, печального и прекрасного лика Селены, двое беглецов осторожно выглянули из храма и, никого не увидев, пустились бежать по дороге – в противоположную от селения сторону, к берегам Скамандра.

Ночи в месяце панамос коротки, поэтому очень скоро Селена поблекла, и в небо начала восходить Эос, заря утренняя.

Аргирос и Никарета, крепко взявшись за руки, спешили как могли, однако усталость и бессонная ночь уже давали себя знать; кроме того, в золотисто-розовых лучах рассвета юноша вновь разглядел манящую красоту той, ради которой он минувшим днем и ночью совершил столько безрассудств, а потому желание вспыхнуло в нем и заставило прервать путь.

Они были уже достаточно далеко от селения, чтобы не опасаться погони; к тому же небольшая рощица при дороге манила мягкой травой и обещала укрыть от взглядов путников, которые могли следовать этим путем, соединяющим разные селения Троады.

Аргирос увлек Никарету под деревья и, целуя, опустил ее на траву. От прикосновения мягкой росистой травы дрожь прошла по ее телу, и соски ее грудей, затвердевших от желания, покрылись мелкими ознобными пупырышками, при виде которых Аргирос потерял всякое терпение и овладел Никаретой так стремительно, что она издала крик, в котором боль мешалась с восторгом.

Желание Аргироса было удовлетворено, однако лишь на несколько мгновений. Он не покидал лона Никареты и медленными движениями ласкал ее, будя в ней возбуждение, которого она не знала прежде. Но в тот самый миг, когда блаженство почти накрыло ее свой волной, Аргирос вдруг отстранился и, стоя на коленях, восхищенно взглянул на свою изнемогающую от желания возлюбленную.

И вдруг ему показалось, будто чуть поодаль от Никареты стоит какая-то женщина – невыносимо прекрасная, светлая, сияющая, словно бы вечно освещенная солнцем.

– Афродита Пасеасмена! – прошептал Аргирос. – Афродита Страстная!

Потрясенный, вне себя от восторга, он зажмурился, а когда вновь открыл глаза, видение уже исчезло.

Богиня страсти явилась полюбоваться страстью, которая вершилась людьми! Она явилась, чтобы благословить этих двоих!

Аргирос вспомнил, что иногда Афродита навещает любовников, дабы подслушать их счастливый шепот, их клятвы, их мечты, поверяемые друг другу, и исполнить их самые заветные желания.

Возможно, это была только выдумка. Ведь люди много чего выдумывают о богах! Однако как же юноше захотелось, чтобы выдумка хоть раз оказалась правдой!..

Аргирос снова взглянул на Никарету.

Она полулежала, опираясь на локоть правой руки, раздвинув согнутые колени. Голова ее была чуть откинута назад, глаза закрыты, длинные золотисто-рыжие волосы сплетались с травой, и казалось, будто они перевиты зелеными лентами. О неодолимой страсти говорили стоящие торчком груди с острыми сосками, приоткрытые губы, напрягшиеся мышцы ног.

– Иди ко мне! – пробормотала Никарета, и указательный палец ее левой руки коснулся межножья, словно указывал путь любовнику.

Ничего более соблазнительного и искушающего не видел Аргирос в своей жизни, чем эта красавица, томящаяся от неудовлетворенной страсти!

Он тоже жаждал соития, жаждал неодолимо, однако на какой-то миг художник в нем взял верх над любовником, и Аргирос прошептал:

– Я отдал бы жизнь, чтобы изваять тебя такой, какой вижу сейчас! Еще изваял бы рядом с тобой себя, готового владеть тобой, а чуть поодаль – Афродиту Пасеасмену, Афродиту Страстную, которая благословляет нашу страсть!

И после этих слов он, наконец, слился с Никаретой… не ведая, что это был миг, когда мольбы и мечты смертных доходят до слуха беспощадных богов.

Галера Драконта Главка

Чудилось, Фэйдра и Хели едва смежили веки, а Мавсаний уже разбудил их.

Взглянув на него в рассветных солнечных лучах, наложники Драконта Главка поразились тому, как изменилось и постарело за одну эту ночь всегда невозмутимое лицо раба.