Святилище любви

От этих слов Никарету словно пикой пронзили! Подняв глаза, она и в самом деле увидела нагнувшегося над ней Мназона. В это самое мгновение мужчина, насиловавший ее, забился, застонал, а потом с довольным вздохом поднялся – и… нет, это невозможно! Никарета не поверила себе, когда поняла, что ею только что обладал не кто иной, как ее бывший жених, Влазис.

– Твоя очередь, отец, – пробормотал он, одергивая хитон и на дрожащих ногах отходя в сторону.

Никарета взметнулась было – вскочить и бежать или драться, но сильная рука Мназона надавила ей на горло и заставила замереть.

– Держи ее, сын, покрепче, держи, как я! – приказал Мназон, и потные руки Влазиса сильнее сжали горло Никареты, а Мназон встал над ней, расставив ноги.

– Ты неплохо сделал свое дело, сынок, – ухмыльнулся он, – но был слишком ласков с этой изменницей. А теперь смотри, учись, как надо обращаться с потаскухами!

И он жестоко, с нескрываемой ненавистью, овладел Никаретой, которая лежала неподвижно, задыхаясь не столько от тяжелой руки Влазиса, который сдавливал ей горло с мстительным наслаждением, сколько от слез, непрерывно струившихся по ее лицу.

Солнце поднялось в зенит, прежде чем отец и сын насытились телом Никареты и своей местью. Они еле нашли в себе силы отползти от безжизненно распластанной жертвы – и тут же уснули, измученные и ублаготворенные.

Никарета лежала неподвижно, ощущая себя сгустком одной сплошной боли. Слезы давно высохли, покрыв ее лицо жесткой соленой коркой, и дыхание слабо пробивалось в ее горле, которое отец и сын так долго сжимали поочередно.

Наконец Никарете удалось вздохнуть поглубже, повернуть голову – и совсем рядом с собой, там, где незадолго до этого корчился связанный Аргирос, она увидела большое пятно крови, расплывшееся по траве и успевшее уже частью впитаться в землю.

Никарета не могла даже плакать. Сил не осталось ни на что. Она лежала, глядя на это пятно и чувствуя, как из ее истерзанного лона истекает ненавистное семя Влазиса и Мназона. Текла и кровь, а вместе с кровью истекала жизнь. Никарета лежала и ждала смерти.

Глаза у нее мучительно болели от пролитых слез, и наконец она смежила ресницы, приготовившись увидеть хмурое и страшное лицо Перевозчика, а за его спиной – темную, клубящуюся тьму Ахерона, по которой ей предстоит совершить последний путь к полям асфоделей… Но в это самое мгновение голос, женский голос, уже слышанный Никаретой прежде, прошептал – тихо, ласково, но так властно, что ослушаться его было невозможно:

– Вставай. Вставай же и следуй в Коринф! В храм мой верни то, что похищено было, – и новую жизнь обретешь, и счастье отыщешь, хотя изуверилась нынче ты в счастье… В Коринф пролегает дорога твоя! Поднимайся!

И Никарета, не смея ослушаться, сначала медленно повернулась на бок, потом повернулась на живот, потом кое-как встала на колени и наконец поднялась на ноги. Взяла длинную толстую ветку и, опираясь на нее, как на посох, побрела к дороге, обретая силы с каждым новым шагом.

Кругом валялись разбросанные тряпки и кроталы, которые она недавно видела у гермафродитосов – наверное, Мназон и Влазис спугнули их…

Жаль, что они не появились раньше! Может быть, Аргирос остался бы жив. За его спасение Никарета заплатила бы любую цену!..

Однако все, что от него осталось, это кровавое пятно. Ему Никарета подарила прощальный взгляд.

И с этого мгновения прошлое и настоящее перестали существовать для Никареты. Осталось только будущее, связанное с этим манящим словом – Коринф!

Коринф, дорога из Лехейона

О Коринф, великий, несравненный! «Кто не видел Коринфа, тот не видел ничего!» – гласила некогда одна из многих поговорок, сложенных во славу его и честь. «За то, чтобы увидеть Коринф, и умереть не жалко», – уверяла другая. «В Коринфе разум утратишь – но радость обретешь», – манила третья. А поэт, имя которого осталось нам неизвестным, восклицал: