Святое дело

— До свидания. Я извиняюсь, — проводница переборола, видимо, долго сковывавшую ее нерешительность. — Вы случайно не писатель Вершигора?

— Случайно — он, — улыбнулся Вершигора.

— Ой! — всплеснула руками проводница. — А я смотрю, смотрю — вроде вы. Еще напарнице сказала. Читала я вашу книгу «Люди с чистой совестью». Очень понравилась! Это все вас встречают? Партизаны, наверное?

— Партизаны.

— И тот, с палочкой?

— И тот… Петр Иванович! Не торопись, время есть!

* * *

— Петр Иванович, — спросил Вершигора, — а где протез-ветеран, сохранился?

— Где-то в музейном складе лежит.

— В краеведческом? Фотографию твою я там видел на стенде. Много героев дала ваша земля.

— Какая земля не дала их, Петр Петрович?

Вершигора задумался, помолчал.

— Написать бы книгу обо всем народе нашем. Заголовок тот же: «Люди с чистой совестью». Эх, жизни, да что там, десятка жизней не хватит на такое дело. А вот о разведчиках я точно напишу. Задача нелегкая. Работа у них неприметная, тихая вроде бы. А ведь один разведчик двадцати диверсантов стоит!

— Смотря какие диверсанты, Петр Петрович.

— Смотря какой и разведчик, — Вершигора озорно блеснул глазами, — если такой, как Петр Иванович… — Он заразительно расхохотался, глядя, как смутился Кузяев. — Нет, — продолжал шутливо-серьезным тоном Вершигора, — я всегда говорил: самая воинственная профессия — бухгалтеры. Помните Ленкина, разведчика, усача? До войны бухгалтером был. А Ефремов?

Вершигора подошел к окну, отвел в сторону тюлевую гардину, задумчиво проговорил, глядя на город:

— Да, сколько в тех домах живет бухгалтеров, токарей, литейщиков, бывших и будущих героев. — Заговорил о другом: — А сад, видно, хороший.

Маленький садик, посаженный Кузяевым у дома, был его гордостью и предметом любовных забот.

— Хороший, Петр Петрович. Вы бы на фрукты приехали или весной, когда цветет все. Глаз оторвать невозможно, красота такая.

— А то что за кусты? Никак сирень? — спросил Вершигора, всматриваясь в заснеженный сад.

— Сирень. Меж деревьев и у калитки. Белая.

— Какие сорта?

— Не знаю, как называются.

Вершигора отпустил гардину, обернулся.

— Ласково, наверное, мирно, без номера, не «Сирень 316». А что, в этом тоже своя поэзия, фронтовая лирика. Как думаешь?

ОФИЦЕРЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

В лагере стояла сонная тишина. И вдруг резкий, отрывистый сигнал горна, крики дежурных: «Подъем! Тревога!» Лагерь мгновенно ожил, наполнился топотом сапог, металлическим лязгом оружия, приглушенными словами команд. Из палаток выскакивали солдаты, на ходу закидывая за спину тощие вещевые мешки. Быстро вырастали и тотчас исчезали взводные колонны.

В артиллерийском парке зафыркали, заурчали моторы. Завертелись маховики подъемных механизмов, плавно скользнули вниз короткие стволы гаубиц.

От палаток к машинам сновали связисты с катушками разноцветного кабеля. Разведчики, выстроившись у своих машин, прилаживали широкие лямки футляров с оптическими приборами.

Над коробками радиостанций распустились лепестки антенн.

Непосвященному картина тревоги кажется хаосом. Люди, навьюченные оружием и военным имуществом, мечутся в вавилонском столпотворении машин и орудий, все смешалось, перепуталось, переплелось…

Проходят минуты, и на взрытой желтой площадке сиротливо остаются побеленные столбики колодок да одиноко торчат стальные прутья с табличками «Орудие №… Командир орудия сержант…». А сами орудия и машины уже выстроились тесной колонной по краю дороги, шеренги солдат замерли, и стоит напряженная тишина ожидания.

Тревога! Сигнал опасности, сигнал неизвестности. По этому сигналу войска поднимаются и на учение, и в бой. Трудно поверить, что в такое спокойное, безмятежное утро начнется война. Но ведь в тот июньский день сорок первого года так же пели птицы, и солдаты, разбуженные горнистом, оставляли в тумбочках фотографии невест, а офицеры, вызванные посыльными, убегали из дому, не поцеловав на прощание детей…

Тревога. Каждый солдат выполняет заученное, четко определенное для него дело, ставшее привычным и обыденным, но все действия приобретают особый смысл, особую ответственность. Неизмеримо возрастает цена времени: дорого мгновение. Движения становятся точными и предельно экономными. Желания и мысли сосредоточены на одном: «Скорее!»

Общее возбуждение охватило и Краснова. Он не мог усидеть в кабине. Ему было тесно и душно в ней. Хотелось видеть и ощущать весь мир и чтобы весь мир видел сейчас его, лейтенанта, и солдат, и орудие с красными звездочками подвигов на стволе. Не Краснов добыл эти звезды побед. И не те солдаты, что сидели за его спиной. Но орудие то самое, испытанное, прославленное, и на массивных стволах еще много места для красных символов славы.