Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть

Об этом новом движении мы знаем из документа, известного как Второе послание к Коринфянам. На самом деле это не единое послание, а пять писем Павла плюс отрывок неизвестного происхождения. (Тексты расположены не в хронологической последовательности.) В этих письмах Павел не называет имен новых оппонентов, но, поскольку эти ловкие манипуляторы были высокого мнения о себе, иронически именует их «высшими апостолами». Он видит в них проходимцев, лжеапостолов, живущих напоказ, а не посланников Христа{313}. Они афишировали свое иудейское происхождение, называя себя «евреями», «израильтянами» и «семенем Авраамовым»{314} и доказывали свои глубокие познания в иудаизме путем сложных и изощренных аллегорических толкований Библии, а свой богоподобный статус – необычными экстазами и чудесами. Если Павел утверждал, что смерть Иисуса знаменует разрыв с прошлым, «высшие апостолы» придали своему учению соблазнительное очарование старины. Они также могли показывать письма с рекомендациями, чтобы доказать, что являются подлинными представителями христианского движения, и уничижительно отмечали, что Павел подобных писем не представил.

«Высшие апостолы» полностью усвоили конкурентный этос эллинистического мира, который восхищался необычным, удивительным и сверхчеловеческим{315}. Свободная рыночная экономика и политическая идеология греко-римского мира подпитывались яростным и амбициозным стремлением к признанию и восхищению. Это была культура чудес: надписи, стихи и речи славили удивительные дела. Миссионерская теология «высших апостолов» была также иудейской вариацией на тему имперской идеи всеобщего примирения, восходящей к Александру Македонскому. По словам Плутарха, Александр видел в себе объединителя и примирителя, и «…если бы божество, пославшее в наш мир душу Александра, не отозвало ее вскоре, то единый закон управлял бы всеми людьми и они взирали бы на единую справедливость как на общий свет»{316}.

Верноподданные граждане Рима считали императоров продолжателями дела Александра. Отводившая эту роль народу Израилеву еврейская миссионерская теология, как и еврейская традиция Мудрости, представляла собой идеологическую стратегию, путем которой покоренный народ пытался хотя бы отчасти вернуть себе достоинство и уважение. В Коринфе высшие апостолы ссылались на удивительные чудеса Иисуса и собственные свершения в доказательство той могущественной силы, которая однажды покорит весь мир «единому Закону» и «единой цели» иудейского владычества.

Ранее в противовес учению Аполлоса и «духовных» верующих Павел уже подчеркивал свою уязвимость и немощь. Еще больше он акцентировался на этом, когда бросил вызов спеси высших апостолов. Летом 54 г. Павел продиктовал письмо, ставшее его первой попыткой оспорить их теории{317}. Прежде всего он описывает себя и своих сотрудников не как героев-завоевателей, а как пленников в триумфальном шествии Христа{318}. Им нет нужды показывать коринфянам «одобрительные письма», поскольку сами коринфяне – живое свидетельство, письмо, навечно написанное в сердце Павла. Неуместно и хвастливое низкопоклонство перед еврейскими традициями: место письменной Торы занял Дух, живое присутствие Бога. Читая эти рассуждения, мы должны помнить: перед нами письмо, написанное с учетом конкретных обстоятельств, и не огульное осуждение иудаизма, а критика одной из его интерпретаций, основанной на агрессивном мистицизме и эксплуатации идеи исключительности.

Павел напоминает читателям, что на горе Синай Моисей пребывал в присутствии Господа, а когда сходил вниз со скрижалями Письменного Закона в руках, его лицо излучало такое неземное сияние, что пораженные израильтяне «боялись подойти к нему». И так происходило всякий раз, когда Моисей передавал народу заповеди Господни: «И видели сыны Израилевы, что сияет лицо Моисеево». Заканчивая речь, Моисей защищал людей от этих мощных потоков света, закрывая лицо покрывалом{319}. Павел дает такую интерпретацию: сияние, сопутствовавшее дарованию Ветхого Завета, было столь ослепительным, что люди в страхе и изумлении держались на расстоянии. Поэтому откровение (апокалюпсис) Торы вполне можно назвать и сокрытием. И до сего дня, замечает Павел, когда Закон читается вслух, покрывало лежит на сердце слушателя, – проясняется же смысл только в свете аллегорического толкования. А ныне Дух Божий снял это покрывало и напрямую общается со всеми. Вместо магических атрибутов власти, перед которыми можно было лишь покорно склонить голову, явилась свобода детей Божьих{320}. Иисус Мессия не стоял на одиноком пьедестале, грозный и недоступный для людей: этот «божественный муж» был одно со своими последователями и позволил им приобщиться к своей божественной славе. «Мы же все… видим, как в зеркале, славу Господню и преображаемся в тот же образ от славы в славу…»{321}