Святой сатана

В этот момент дверь в архиерейские палаты в очередной раз с грохотом отворилась. Караульные, сомкнув бердыши, попытались, согласно приказу, воспрепятствовать проникновению в помещение посторонних, но, увидев неизвестного в кафтане с горностаевым подбоем и в бархатной шапке с жемчужной короной, смущенно отступили на шаг, сообразив, что перед ними кто-то из «начальных людей», препятствовать кому без особой на то нужды дело хлопотное и весьма небезопасное.

– Мир дому сему! – произнес вошедший, снимая шапку и размашисто крестясь на иконы в красном углу.

– Спаси Христос! С миром принимаем! – ответил за всех игумен Илларий, всматриваясь в землистое, изрытое оспинами лицо совершенно незнакомого ему человека.

– Проестев, – воскликнул Шереметев, удивленно разведя короткими пухлыми руками, – ты здесь какими судьбами?

– Служба, – сообщил Проестев, бросив на боярина холодный взгляд змеиных, кажется, никогда не мигающих глаз. – В Устюг приехал, а воеводы нет. Сказывают, суд правит. Я сюда. Любопытно мне стало. Гляжу, люди сплошь знакомые! Не помешаю, Юрий Яковлевич?

– Сделай милость, Степан Матвеевич, окажи честь! – отозвался Стромилов, указывая на свободное место, даже не пытаясь при этом изобразить на лице хотя бы тень удивления.

Глебов, обменявшись с Шереметевым многозначительным взглядом, неохотно подвинулся на лавке, освобождая место для начальника Земского приказа, чем тот охотно воспользовался, приятельски улыбаясь им обоим. Архиепископ Арсений, обладавший невероятной способностью безошибочно чувствовать личную опасность, при виде вновь вошедшего побледнел и словно ужался в плечах, стремясь стать незаметным для окружающих, как того требовала его знаменитая осторожность, граничащая с откровенной трусостью.

– Краем уха слышал я, отец Феона опять крамолу узрел? Затейливо как-то! Хотелось бы послушать!

– Бред и досужие домыслы! – возмутился пресвитер. – Никто в здравом уме не посмеет обвинить архиепископа Арсения, известного своей праведной жизнью, в преступлениях и крамоле!

– Я обвиняю в этом не владыку! – с ледяной улыбкой ответил отец Феона.

– А кого? Меня?

– Тебя. Я заявляю перед судом и при свидетелях, что преступления, совершенные в обители, дело рук одного человека, и этот человек – ты, отец Варлаам!

– Ересь! Что же я, по-твоему, сделал?

– Начнем с того, что ты украл девицу Марию Хлопову, выманив ее ночью во двор подметным письмом, и убил несчастного отца Симеона, ставшего невольным очевидцем твоего злодеяния.

– Докажи!

Феона пожал плечами и стал загибать пальцы на руках.

– Во-первых, место убийства отца Симеона. Следы злодеяния не молчаливы. Понимающему они многое могут рассказать. Во-вторых, о смерти ключника утром знали только четыре человека: два трудника, отец игумен и я. Знал и ты. Откуда, если сам не убийца? В-третьих, где твоя мантия, отец Варлаам? Почему на тебе праздничный палий?

Протоиерей удивленно вздрогнул и растерянно посмотрел по сторонам.

– Это имеет отношение к дознанию?

– Разумеется! Ты был без мантии еще на скотном дворе.

– Потому что забыл надеть.

– А может, потому, что, окровавленная, она в это время горела в печи? У нас есть свидетель, который видел черный дым, валивший из трубы твоего дома. Что ты жег, отче?

Варлаам бросил на Феону взгляд, полный самого глубокого презрения, какое только смог выразить на своем лице.

– Твои обвинения, чернец, ничего не стоят! Они ничего не доказывают! И потом, если для хулы на царскую невесту достаточно просто доказать связь старца с сатаной, зачем мне ее красть? Кому от того польза?

Отец Феона остался невозмутим. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Мы оба знаем имя благополучателя, отец Варлаам, но в конечном счете дело даже не в имени, а в тех демонах, что терзают твою сошедшую с праведного пути и давно заблудившуюся душу. Скажи, где ты спрятал девицу Хлопову? Тебе зачтется!

– Не понимаю, о чем ты, чернец? Какие демоны искушают тебя самого? Убийства в монастыре начались много раньше! Или, может, к смерти иноземца тоже я причастен?

Неожиданно Степан Проестев, до того с большим интересом слушавший перепалку монаха и пресвитера, без стеснения рассмеялся, громко топнув ногой о крашеные доски пола.

– Коль такая свара, – произнес он, небрежно теребя тонкие кружева перчаток, – мое слово, господа! Здесь нет виновных в смерти лекаря. Мы сыскали его. Виноват местный плотник, Яшка.

– Юрий Яковлевич, – обратился он к Стромилову, – вели привести прохвоста.

Воевода согласно кивнул и сделал молчаливый знак охране. Два городовых казака завели в палаты невысокого плешивого толстяка, сильно прихрамывающего на левую ногу. Его опухшее от пьянства лицо с сизыми синяками под обоими глазами не выражало ничего, кроме лютой тоски и смущения.

– Доброго здоровьица честному обчеству! – прохрипел он с поклоном, старательно разглядывая пол под ногами. – Как говорится, мир дому сему!