Святые русской Фиваиды

Читаем в житии преподобного Александра далее: «Ради уединения же он расстается с единоправным себе подвижником и просит преподобного Евфимия оставить его одного и перейти на Сянжему, если бы было возможно, он, кажется, рад был бы скрыться от самого себя, чтобы непрестанно молитвенно беседовать с Богом». И Евфимий уходит (в истории Русской Церкви он известен как преподобный Евфимий Сянжемский, постриженик Спасо-Каменного монастыря, умерший в 1470 году).

Интересно заметить, что приблизительно в эти же годы преподобный Ферапонт покидает своего друга, сокелейника и спостника Кирилла и уходит на Бородавское озеро.

Итак, что же означают эти своеобычные пересечения и расхождения, духовная близость и в то же время духовная разность, приватность и киновийность? Можно предположить, что речь в данном случае идет о поисках путей живой веры, основанной на собственных мистических переживаниях и собственном опыте, на проживании, а не на усвоении, на сердечном горении, а не на рассудочности.

Архимандрит Киприан (Керн) (1899–1960), выдающий русский богослов и церковный историк, писал: «Они (пути. – М. Г.) показывают возможность преодоления тварного мира, детерминированности космических законов. Мистик выходит из себя, из тесных рамок тварного мира, из законов логического мышления, из категории времени и пространства, подымается на третье небо, слышит несказанные глаголы, погружается в добытийственные бездны, касается трансцендентных основ твари». «Душа, – пишет святой Дионисий Ареопагит, – устремляется к непостижимому свету, соединяется с тем, что над ней, выходит совершенно из себя и становится Божией».

Стремление преподобного Александра Куштского (как, впрочем, и белозерских отшельников) «скрыться от самого себя» становится подсознательным переосмыслением слов святого Дионисия, интуитивным определением того, что есть выход из «тесных рамок тварного мира». Как мы помним, и преподобный Кирилл, и преподобный Мартиниан ищут этот выход долго и мучительно. Со стороны может показаться, что аскеты в смятении мечутся по пустыне, не находя себе ни места, указанного свыше, ни чаемого уединения, ни молчания, ни сердечного успокоения. И отчасти это правда, потому что именно в дебрях Северной Фиваиды мысленному взору как мирянина, так и монашествующего явлена вся тревожная полнота искушений и непосильных трудов, перед которыми даже опытные старцы испытывают робость и страх.

Читаем у святого Григория Синаита: «Приступающий к созерцанию без света благодати да ведает, что он строит фантазии, а не созерцания имеет в мечтательном духе, будучи опутываем фантазиями и сам себя обманывая… Сам от себя не строй воображений, а которые сами строятся, не внимай тем и уму не позволяй напечатлевать их на себя. Ибо все сие со вне будучи печатлеемо и воображаемо, служит к прельщению души… Ум сам по себе естественную имеет силу мечтать и может легко строить призрачные образы того, что вожделевает… Тогда испытывающий сие бывает уже мечтателем, а не безмолвником».

Но с другой стороны, гениальный дар сосредоточения на том, что исходит из сердца, а не из «мечтательного духа», наделяет отшельников многими, вероятно даже, сверхъестественными способностями. Так, например, когда бытовой драматизм ситуации становится очевидным и неизбежным – конфликт преподобного Кирилла с архимандритом Сергием, «насильный» уход преподобного Ферапонта в Можайск, расставание преподобного Мартиниана с Вожеезерской обителью – «законы логического мышления» и «категории времени и пространства» уступают перед братской любовью, оказываются бессильными перед человеческими и духовными контактами.

Например, преподобный Александр Куштский не теряет связей со Спасо-Каменным монастырем, остается верен своему новоначальному иночеству. Он отправляется в Ростов к архиепископу Дионисию, бывшему спасо-каменскому игумену, за благословением. Отец Иоанн Вирюжский пишет об этом так: «благочестивый архипастырь с отеческою любовью принял своего постриженика и не только благословил его устроить на избранном им месте храм и монастырь, но и снабдил его всем необходимым для устроения и освящения церкви».

Поддержку преподобный Александр получил и от заозерских князей Симеона Васильевича Новленского и Димитрия Васильевича Ростовского, а также от супруги последнего, благоверной княгини Марии, которая «более других участвовала в сем богоугодном деле и снабжала преподобного милостынею» («Словарь исторический о русских святых»). Напомним, что трудами благоверной княгини рядом с Успенским Куштским монастырем был также основан Лысогорский Богородице-Рождественский женский монастырь, ныне не существующий.

После кончины преподобного Александра в 1439 году монастырь начал медленно приходить в упадок. В 1764 году он, как и большинство северных обителей, был упразднен, а в 1833-м приписан к Спасо-Каменной обители. Это обстоятельство, надо думать, спасло Куштскую пустынь от полного запустения и разорения. Службы в каменной Никольской церкви тут продолжались.