Связи

– А как же более острые потребности? – напомнил Октавиус. – Голод, боль.

– О, не со мной тебе спорить, – осклабился Дьобулус. – Ниточки. Связи… Это то, что я изучал всю мою жизнь. Сплетал и разрывал их так, как мне было нужно. Ты поразишься, с какой выдержкой некоторые люди переносят боль. Они умирают от болевого шока прежде, чем от них удается хоть чего-то добиться.

– Знать не хочу, как ты это выяснил.

– Но привязанности… это то, что делает людей по-настоящему уязвимыми. Даже кожу сдирать не придется. Просто несколько неприятных обещаний, несколько угроз в адрес самых близких. Мой любимый способ воздействия.

– Именно так ты поступил со мной, – криво усмехнулся Октавиус. – Но с нашим пациентом твой старый трюк не сработает. Если привязанности ослабляют, то он лишен этой уязвимости благодаря своей патологии.

– У всего есть оборотная сторона. Ты не задумывался о том, почему он устроился на эту работу? Он приходил каждый день. Невидимый для всех. Похоже, он даже выполнял свои обязанности.

– Занимал время. Наблюдал, – предположил Дьобулус.

– Точно, наблюдал. Находился среди людей, но ни с кем не вступал в контакт. Не позволял кому-либо осознать его присутствие. Самая безопасная позиция. И одновременно избыточная, если его единственной целью был сбор информации. Нет, здесь другое. Для него это было формой общения. Единственной, на которую он способен. И это именно то, что может его подвести.

– Что? Неспособность к нормальным отношениям с людьми? – Октавиус задумчиво потер подбородок. – Если мы сядем все вместе и составим план борьбы с ним, он услышит и помешает нам. Но он не понимает более тонких взаимодействий. Намеков, подтекста, всполохов эмоций, скрытых во внешне малозначительных репликах. Его опыт социальных взаимодействий крайне ограничен. Он не видит этих прозрачных ниточек между людьми и сам ни с кем ни связан.

– Именно. И еще один момент… он не связан с людьми… однако у него есть собака, – медленно произнес Дьобулус. Вода вокруг него стала неприятно горячей, и он встал. – Он кормит ее. Он берет ее с собой. У него больше никого нет. Она может представлять для него ценность? Какую ценность?

– Я… я не знаю. Иногда у аутистов формируется симбиотическая привязанность к кому-то, обычно к матери. Как будто вся любовь, что в норме должна быть распределена среди нескольких объектов, сосредотачивается на одном и носит характер чрезмерной. Сложно сказать наверняка, как это в его случае. Спросить у него самого нет возможности, – вздохнул Октавиус. – Здесь есть полотенце, но я бы не стал его использовать даже за месяц дополнительного отпуска. Сохни так.

Дьобулус застегивал последнюю запонку, когда вернулся Илия.

– Соседи говорят, что квартира пустует больше десяти лет. Жил один тип, но он то ли умер, то ли съехал – вероятно, это и был Годвурус Дагнуш. В смысле, настоящий Дагнуш. С тех пор квартира стоит закрытая.

– Это им так кажется.

– Тип был странный. Ни с кем ни разговаривал. Выходил во двор и сидел на лавке. Молча.

– Подобрал жертву под стать себе, с дефектом, – пояснил Октавиус. – Легче было подойти. Промыл ему мозги и отправил восвояси, оставшись жить в его квартире и под его именем.

– А что собака? – спросил Дьобулус, пытливо глядя на Илию.

– Старая дворовая собаченция, однажды прибилась к Дагнушу, в итоге совсем перебралась к нему. Вместе с ним и пропала. Но это не может быть та же самая собака, верно? Столько лет прошло.

– Может. Скорее всего, это она. Досталась вместе с квартирой. Киношник продлевает ее жизнь с помощью спирита. Это нелегко. Но куда как проще, чем оживить уже умершее животное. Как ее звали?

– Никак. Желания кликать ее ласковыми именами собака не вызывала. Сказали, смердела. Воняла как помойка. Дело давнее. Если кличка и была, сейчас ее не вспомнят.

– Нам надо возвращаться, – решил Дьобулус.

Уже в машине его снова начало колотить. Илия спиной чувствовал исходящий от него жар.

– Книжные полки, ничего, кроме мусора, – бормотал себе под нос Дьобулус. – Думаю, остались со времен прежнего владельца. У Дагнуша не было фотографий, не было книг. Он был пуст внутри. Дают ли имена люди, которых едва ли интересует собственное имя? Но как-то же собаку все-таки звали. Если имя не дают, оно появляется самой собой. Потом старика сменил Етта. Который тоже был пуст. Собака досталась ему по наследству. Вместе с ее прозвищем.

– Почему ты продолжаешь думать об этом?

– Потому что это важно. Я чувствую, что это важно, – Дьобулус закрыл глаза, и из обеих ноздрей и рта у него хлынули потоки крови, заливая сюртук.

Октавиус протянул ему платок и с ужасом увидел, что у Дьобулуса на животе, там, куда не накапало из носа, проступают сквозь ткань пятна крови.

– Ты долго не протянешь, – констатировал он с резкой прямотой.

– Я жалею, что не отрезал Удаче голову. Это бы избавило меня от проблем дня на три. На целую неделю, если бы я отправил голову ее родителям.