Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

На такие службы Иван приезжал уже не в первый раз. Это была одна из последних в Москве общин «непоминающих» – тех, кто не поминал во время службы Советскую власть и митрополита Сергия (Страгородского). О их существовании Крестьянкину рассказали братья Москвитины. Оплотом «непоминающих» в столице был храм святителя Николая Чудотворца «Большой крест» на Ильинке, но недавно он был закрыт и взорван. Закрыли и храм Сербского подворья на Солянке, где тоже собирались «непоминающие». Последние обломки разгромленной общины и молились сейчас шепотом, рискуя каждый раз нарваться на донос соседей или случайных свидетелей…

Со времени переезда в Москву отношение Ивана к личности владыки Сергия изменилось к худшему. Сомнения в правдивости напечатанного в феврале 1930-го интервью уступили место осуждению митрополита, активно «встраивавшего» Церковь в предложенные государством рамки. На фоне нескончаемого наступления на православие, взрывов все новых и новых храмов, арестов священников это казалось прямым предательством. Тем более что и новые знакомые Ивана считали точно так же…

«Свой круг» у вчерашнего орловчанина появился опять-таки благодаря землякам братьям Москвитиным. Это они впервые привели его в красивейший храм святого Иоанна Воина на Якиманке. Было удивительно, что эта церковь, построенная в самом центре Москвы, по преданию, по проекту самого Петра Великого, никогда не передавалась обновленцам и не закрывалась. А служивший там отец протоиерей Александр Воскресенский по праву считался одним из самых любимых и уважаемых священнослужителей Москвы.

Впервые увидев отца Александра, Иван был поражен его видом. Очень высокий, по-юношески стройный, несмотря на свои шестьдесят, с красивым, благородным лицом, обрамленным длинной седой бородой, отец протоиерей держался величественно, но просто, без всякой надменности и холодности.

Его почти постоянно окружали толпой прихожане (и не только его храма, к нему ехали со всей Москвы, а после ареста и ссылки отца Сергия Мечёва почти вся его община перешла из Николы в Клённиках к отцу Александру) в ожидании ответа на какие угодно вопросы – от «Стоит ли продавать корову?» до сложнейших богословских. Матушка Екатерина Вениаминовна сердито выговаривала мальчикам, ограждавшим батюшку от людей, но все было тщетно: его призванием было быть среди людей. Уже попозже отец Александр с улыбкой признался Ивану:

– Когда я был маленьким, то хотел построить большой-большой дом и собрать туда всех, кого я знаю. Ну и вот…

Храм святого Иоанна Воина действительно напоминал дом, из которого не хотелось уходить. Особенно торжественной была служба на престольный праздник, 12 августа. Тогда храм украшало целое море цветов, он превращался буквально в цветущий сад. Трогательно звучал хор монахинь упраздненной Марфо-Мариинской обители, которым управляла матушка Серафима. А тайная монахиня матушка Анна с помощницей Евдокией следили за тем, чтобы в храме поддерживалась безукоризненная чистота.

Был отец Александр не только добр и мудр, но и мужествен. Он был единственным в Москве священнослужителем, который всегда и при всех обстоятельствах ходил в рясе. В те годы это могло вызвать самую неожиданную реакцию: могли запустить в спину камнем, крикнуть что-нибудь оскорбительное. Но только не отцу Александру: его знали и уважали все. Никто не видел в нем «вымирающего сторожа аннулированного учреждения», как презрительно писал о священниках Маяковский. И даже незнакомые люди, далекие от веры, преклонялись перед ним. Уже после войны был случай, когда в трамвае какой-то офицер, восхищенный величественным и благородным видом отца Александра, при всех встал перед ним на одно колено и поцеловал край его рясы, как знамя.

Близких к себе людей отец Александр принимал на колокольне храма, в комнатке сторожа. Там Иван и познакомился с молодыми верующими москвичами – Владимиром Родиным и Василием Серебренниковым. Вместе с братьями Москвитиными они составили тесный дружеский круг духовных чад отца Александра.

Что могло быть лучше этих посиделок на колокольне?.. Туда вела узенькая, щербатая винтовая лестница, один подъем по которой был головоломным приключением. Наверху – облицованная кафелем печка-лежанка, железная кровать и стол. В святом углу теплится лампадка, в простенке – большая, темная от времени картина «Возвращение блудного сына». А из двух окошек – вид на вечернюю Москву, расцветающую мириадами огней и огоньков; вон светятся большие дома, вон – светлячки лачуг и бараков, медленно проползают мимо фары автомобилей, а вон и красные звезды на башнях Кремля. И разговоры за чаем, когда батюшку не хочется отпускать – только бы слушать его и слушать… Да и сам он не торопился уходить. Может быть, в беседах с молодыми людьми немного отпускала его боль по двум недавно скончавшимся юным сыновьям, Сергию и Вениамину.

Впрочем, отец Александр не только говорил сам, но и внимательно слушал молодых друзей. А те с горячностью обсуждали происходящее в церковной жизни.