Свидетельство

Мне казалось, что г-н Руф, собственно, единственный врач этой больницы, покинул ее, забыв здесь нас, своих пациентов. За ним, наверное, ушли санитары, няньки, уборщики. Если таковые тут когда-нибудь были. Во всяком случае, я никого из них здесь не видел. Последним покинул нас глава дворников, а по совместительству и наш сторож г-н Пунк, закрыв ворота на большой амбарный замок. Конечно же, сторож прав, к чему бы ему оставаться? Никто не ценил его по достоинству. Перед г-ном Руфом пациенты срывали шляпы и долго махали ими ему вослед. На Пунка никто не обращал внимания. Наоборот, каждый норовил подтолкнуть его – мол, шевелись быстрей, недотепа!

Пунк должен был уйти первым. Но долго мялся, растяпа. Может, он вообразил себя капитаном терпящего бедствие судна, что вместе с крысами обязан плюхнуться в воду последним? Но крысы-то ведь остались. Они сидели ровными рядами в комнате распорядителя. Сидели, точили зубы. Распорядитель давно убежал, если вообще когда-то существовал здесь. Мы закрыли там их на ключ, всех этих крыс. Пусть себе точат зубы. Нам они не страшны.

Дорф, безумец, обычно сидел напротив меня, свесив ноги с голой кровати. Время от времени его запирали в нашей больнице для отдыха. Дорфу было тревожно на улицах. Он боялся кошек, ибо сумасшествие его заключалось в том, что он считал себя маленькой белой мышью. Причем мышь эта была дрессирована столь искусно, что не только понимала язык человеческий и могла внятно на нем объясняться, но и ходить в соседнюю лавку, делать покупки, петь и считать до восьмидесяти трех. Как и все мыши, Дорф панически ненавидел кошачьих хищников и во время бурных припадков своих, забыв, что еще минуту назад он был очаровательным ручным длиннохвостым зверьком, выследив какого-нибудь подворотного кота, с яростью бросался на него, кидаясь камнями. Рыжие растрепанные волосы его при этом вставали дыбом, рубаха выскакивала из штанов, и высокий визгливый рык его потрясал жителей соседних домов. Впрочем, сумасшедший Дорф обычно промахивался и, сгорбившись, бормоча, убегал. Забивался в какой-нибудь угол и там, скрючившись, засыпал, тихонько пища и повизгивая, возвращаясь во сне в свой естественный, полюбившийся ему образ маленькой белой мыши.

Время от времени Дорф вскакивал с кровати и, взмахивая руками, начинал носиться по палатам. С треском распахивались их двери. Но пустые палаты однообразием своих коек напускали на Дорфа тоску. Он терпеть не мог больничного их убранства. Разочарованный, выходил он в коридор. Он искал облезлую кошку, что приблудилась тогда. Стоило только Пунку начать закрывать ворота, как стремглав в них прошмыгнуло застенчивое одинокое усатое существо. Дорф рыскал по коридорам в его поисках. А кошка, наверное, забилась в какой-нибудь ящик письменного стола г-на Руфа и там блаженствовала, съежившись и накрывшись кипой пустых бумаг. Дорф, размахивая руками, неистово скакал по коридорам. «Кошка! – витийствовал он. – Я, белая мышь, призываю тебя, шелудивая тварь!»

Вернулся Гирш из бесконечного путешествия по больничным просторам. Он принес три засохшие суфгании. Он устроился на кровати, подтянул худые длинные ноги и вгрызся в суфганию лошадиными своими зубами. Он грыз булки одну за другой, в упор рассматривая меня круглыми остановившимися глазами. Гирш давно уж сошел с ума… Вдруг ворвался Дорф, стремительностью своей сотрясая больничные койки. Разглядев последнюю исчезающую суфганию, мигом бросился он на добычу, но Гирш успел засунуть ее целиком в свой огромный прожорливый рот.

Дорф набрал воздух для гневного спича, но я схватил палку и заколотил ею по спинке кровати. Я колотил ею как ненормальный, потому что уже не было сил у меня слушать безумную белую мышь. Гирш с набитым прожорливым ртом, хватаясь за белые падающие штаны, убежал в лабиринт коридора. Дорф опустился на голый холодный пол и, обняв несчастную свою голову, горько заплакал.

Я перестал стучать, мне стало жаль Дорфа. Почему бросили нас в этой больнице? А быть может, все уже вылечились и ушли в белый свет, оставив тут нас, неизлечимых? Или вдруг все остальные здоровы. И только мы…

Дорф скукожился, забился в угол кровати и тихонечко ныл там. Не найденная им кособокая кошка, пробравшись в комнату распорядителя, обрела там свой горький покой. Гирш принес, плача, разодранный крысами обглоданный ее труп. Гирш еще постоял, вытирая слезы, а потом ничком рухнул на свою койку. Я смотрел на него против света, бьющего из окна. Я плохо видел его, и мне показалось: быть может, он исчезает. Исчезает – я еще вижу его, а его уже нет.

Замок на нашей больнице висел снаружи. Как будто бы нас уже не было. Нас закрыли, и вот мы перестали существовать. Мне казалось, что никто и не заметил этого. Мне казалось, что никто и не знал, что мы еще живы.

Я лежал между сумасшедшим Гиршем и безумным Дорфом. Гирш вскочил, распахнул окно, влез на подоконник и закричал: «Мы еще живы! Пожалуйста, не забывайте о нас! Хоть кто-нибудь, вечером, за ханукальным столом пусть вспомнит, что мы еще существуем!»

Любовник