Свирепая справедливость

– Летим! – вдруг сказал он. Группа «торовцев» мгновенно бросилась к люку второго вертолета, а полицейские и землемер убедились, что их не включили в список пассажиров.

Ветер лупил по вертолету, словно боксер по груше, машина ныряла и раскачивалась, вызывая тошноту.

Внизу проносилась земля – очень близкая и в то же время неразличимая в темноте ночи. Фары одинокой машины на сельской дороге, огни деревни, каждый желтый прямоугольник отчетлив и близок – единственные полезные, узнаваемые ориентиры, остальные – темные пятна леса, скалы, каменные стены, разгораживающие поля, – мало помогали в движении, но и они каждые несколько минут исчезали, когда новый порыв дождя уничтожал всякую видимость. Тогда пилот полностью сосредоточивал внимание на тусклом свете приборов, расположенных перед ним буквой «Т».

Всякий раз, как вертолет выныривал из туч, становилось темнее, земля выглядела все более угрожающе, им приходилось все больше снижаться, чтобы не потерять ее из вида. Питер втиснулся на откидное сиденье между двумя пилотами, Колин стоял за ним. Все смотрели вперед в напряженном молчании, а громоздкая машина тяжело летела над самой землей.

Они добрались до берега. Призрачная линия прибоя фосфорически засветилась всего в пятидесяти футах под ними, и пилот сразу повернул на юг – несколько секунд спустя внизу показались огоньки.

– Уиклоу, – сказал командир, а второй пилот назвал новый курс. Теперь они могли лететь прямо в Ларагх.

Вертолеты пошли над самой дорогой.

– Четыре минуты до цели, – крикнул второй пилот Питеру, тыча пальцем вперед, но тот не стал отвечать ему в грохоте и лязге винтов, только проверил свой «вальтер» в быстро расстегивающейся кобуре; пистолет легко лег в руку.

* * *

Джилли О'Шоннеси бросил в синюю брезентовую дорожную сумку свои скудные пожитки, смену белья и бритвенный прибор. Потом отодвинул от стены железную кровать и, вынув кирпич, опустошил тайник.

Там хранились новые паспорта. Калиф снабдил документами даже девчонку. Она значилась как Элен Барри, дочь. Калиф обо всем подумал. Вместе с документами лежали шестьсот фунтов в туристских чеках и запасной магазин для пистолета. Джилли положил все это в карман и в последний раз осмотрел мрачную унылую комнату. Он знал, что не оставил никаких следов: все, что может привести к нему охотников, он уносит с собой. Но потребность уничтожать все следы своего пребывания была его манией. Он уже давно перестал думать о себе как о Джилли О'Шоннеси. У него нет имени, и есть только одна цель – уничтожение. Захватывающая страсть уничтожения жизни.

Он мог наизусть прочесть строки из «Катехизиса революционера» Бакунина, особенно определение истинного революционера.

«Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией... Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира... Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность... Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады... Он каждый день должен быть готов к смерти... Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела».

Стоя в пустой комнате, он видел себя в один из редких моментов откровения, видел подлинным революционером, и ему на мгновение захотелось взглянуть на свое отражение в зеркале, укрепленном поверх обвисших обоев над кроватью.