Сравнивая текст книги в масоретской Библии и в Септуагинте, нельзя не заметить, что отмеченная выше анонимность Бога предельно смущала древних читателей. Переводчик III века до Р. X. был не готов оставить текст в таком виде, а раз уж любой перевод — интерпретация, то почему бы и не сделать ее более развернутой, избавив читателя от сомнений… Так что, открывая греческий перевод Семидесяти, мы вступаем в поле интерпретирования — Бог подразумеваемый становится здесь Богом явным. Если основной текст молчит о молитвах, то перевод 4-й главы предлагает читателю пространную молитву Мардохея, а 5-я глава начинается с ремарки о том, что царица три дня молится, прежде чем пойти к царю. Но, как мы уже говорили, в традиционной версии текста содержится хоть и более проблемное, но честное богословие, источник больше доверяет читателю, чем его перевод (который, однако, вполне созвучен с таргумами, в этом месте также указывающими на молитву Есфири и неоднозачную первую реакцию царя, о которой умалчивает основной текст; см. Свиток Эстер, 140–141).
Страх Есфири вполне понятен — стремительная смена настроения у восточных деспотов хорошо известна. Вот как о ней красочно повествует Геродот: богатейший человек своего времени Пифий, оказав гостеприимство персидскому царю Ксерксу, попросил его не забирать на войну хотя бы одного из пятерых своих сыновей, царь же, до того всячески превозносивший Пифия за прием, приказал разрубить юношу пополам и бросить половины по сторонам дороги, по которой шло войско (История, 7, 27–29, 38–40).
Есфирь предпочитает действовать неспешно, понимая, что всегда может в одночасье превратиться из охотника в жертву, так как пример Вашти еще очень свеж в памяти. Царь уже дважды предложил жене до полцарства — широко распространенная фигура речи, конечно, не означающая, что самодержец готов расстаться с половиной земель, но на бытовом уровне звучащая как «проси что хочешь — тебе ни в чем не будет отказа». Много позже другой сумасбродный правитель за один лишь танец пообещает такой дар и будет вынужден поднести танцовщице на блюде главу Иоанна Предтечи (Мф. 14: 3–12).
«Йедей Моше» отмечает (см. Свиток Эстер, 143), что царь не мог не понимать, что без приглашения прийти к его трону и рискнуть жизнью царицу вынудила серьезная причина. Возможно, он так щедр именно потому, что догадывается — просьба будет не из простых.
В чем причина приглашения Амана на этот и последующий пир? Толкователи приводят множество вариантов, но ни один из них не находит однозначного подтверждения в тексте. Возможно, Есфирь небезосновательно считала пир лучшим местом для быстрой расправы над злодеем-министром, так как порывистый правитель под воздействием вина становился еще более скор на гнев — как это было, например, с Вашти.
Зачем нужен был второй пир — комментаторы считают (Вавилонский Талмуд. Мегила, 15б), что, выделяя Амана из числа царедворцев, Есфирь забрасывает семена ревности и сомнений в голову супруга и семена зависти к первому министру в головы других царских министров, чтобы потом — когда прозвучит обвинение — у Амана не нашлось заступников.