Свобода

Опять-таки на социальном уровне рабочее место служило естественным фокусом кристаллизации социальных разногласий и полем битвы, на котором могли разыгрываться конфликты. Поскольку рабочее место занимало центральное положение в жизни индивида, то такое же положение занимали и связанные с ним конфликты; а конфликты должны были постоянно порождаться рабочим местом, которое функционировало как инструмент телесной и духовной муштры и подавления индивидуальной автономии. На ранней стадии капитализма главным предметом раздора было само угнетение; люди, подчиненные муштре капиталистической фабрики, стремились сохранить или вернуть право на самоопределение – еще свежее в памяти вчерашних мастеров и ремесленников. Однако очень быстро центр конфликта сместился от вопроса власти и контроля к вопросу распределения прибавочной стоимости. Надежда на возврат к более симметричным властным отношениям, на подрыв права менеджера управлять растаяла; рабочие примирились с таким правом и согласились на неизменно подчиненное положение в фабричной иерархии в обмен на выросшую долю в прибавочном продукте. То, что изначально было (и по своей сущности, хотя и не по своим видимым целям, осталось) властным конфликтом, все более «экономизировалось»[53]. Теперь сражения велись во имя лучшей платы, сокращенного рабочего дня, улучшения условий труда. Социальная интеграция достигалась уже не согласием, а уступками. Пусть люди возмущаются властью капитала, лишь бы ее не оспаривали. Стремления и надежды угнетенных теперь благополучно отводились от властной структуры к повышению их материальных стандартов. Однако это возымело – в общем не предвиденный – эффект возбуждения интенсивных потребительских интересов. Потребительские заботы получили мощный импульс, когда стали играть роль суррогата постоянно фрустрируемых властных стремлений, роль единственной компенсации за угнетение на работе, единственной отдушины для свободы и автономии, вытесненных из крупнейшего и самого значительного сектора жизненного процесса. Сдвиг от борьбы за власть внутри рабочего места к индивидуальному соперничеству в мире потребления был долгим процессом; его направление становится различимо только задним числом. История капитализма отмечена воинственностью рабочих, лучшим примером которой может служить продолжительная профсоюзная борьба. Внешне эта борьба непрерывно велась за лучшую плату и лучшие условия труда; внешне коллективизм борьбы профсоюзов был естественной реакцией рабочих на дисбаланс власти по обе стороны великого раскола, неизбежностью, продиктованной нуждой восстановить баланс власти, деформированный монополией нанимателей на средства производства. Однако если смотреть с точки зрения долгосрочных последствий, то кажется, что профсоюзные баталии добились совершенно иного результата. С каждым своим успехом они отодвигали интересы рабочих еще на шаг от властной иерархии рабочего места к индивидуальной свободе выбора и автономии вне фабрики; они все более «рассеивали» властные конфликты, преобразуя высвобожденную энергию несогласия в давление, направленное на потребительский рынок. По ходу дела профсоюзная борьба стремилась к спасению или расширению достоинства и самоуважения рабочих в условиях постоянной субординации и отказа в персональной автономии внутри фабричных стен. Однако постепенно это поле сражения за человеческое достоинство было уступлено врагу, с «менеджерскими прерогативами» рабочие полностью смирились. Все в большей степени усилия профсоюзов фокусировались на обеспечении своим членам привилегированного существования за пределами рабочего места[54]: материальных условий, необходимых для пользования потребительской свободой, для утверждения автономии, уступленной на рабочем месте, в новой великолепной вселенной потребительского рынка.