Свобода

Но прежде чем сделать такой вывод, вспомним, что замечательная популярность свободы в ее потребительской форме происходит первоначально из ее роли паллиатива или суррогата. Первоначально потребительская свобода была компенсацией за утрату свободы и автономии производителя. Отлученный от производственного и коммунального самоуправления, индивидуальный порыв к самоутверждению нашел отдушину в рыночной игре. Можно предположить, что – по крайней мере, отчасти – сохраняющаяся популярность рыночной игры происходит из ее фактической монополии в качестве орудия самопостроения и индивидуальной автономии. Чем меньше свободы существует в других сферах социальной жизни, тем сильнее массовое давление в сторону дальнейшего расширения потребительской свободы – какими бы ни были издержки.

Это давление может ослабеть, только если другие сферы социальной жизни будут открыты для применения индивидуальной свободы; в частности, сферы производства, коммунального управления, национальной политики. Некоторые социологи указывают на множество социальных движений, которые – независимо от заявленных целей – требуют большего участия народа в ведении местных дел или в решении ключевых вопросов государственной политики. Некоторые другие социологи сосредотачиваются на местных инициативах, признаках растущего интереса к коммунальной свободе от бюрократического вмешательства и обновленного порыва к свободе, не ограниченной индивидуальным потреблением. Социологи считают такие тенденции интересными и важными, поскольку они могут разорвать заколдованный круг бюрократии и потребительской свободы, введя третью, до сих пор пренебрегаемую, альтернативу: индивидуальную автономию, достигаемую посредством коммунальной кооперации и укорененную в коммунальном самоуправлении.

Свобода как способность управлять собой, в отличие от свободы как «оставленности в покое» правительством, была мечтой тех революционных движений, которые возвестили западному миру начало его современной истории. Французская революция 1789 года стремилась сделать так, чтобы те, кто был «ничем» – а таким и было третье сословие (то есть подавляющее большинство нации, лишенное эффективного влияния на ведение общенациональных дел) – стали «всем» – силой, свободно решающей все вопросы общественной важности. Отцы-основатели Американской революции пытались в своей Декларации независимости «обеспечить пространство, в котором может возникнуть свобода» – свобода, опять-таки, понятая как полноценное и всеобщее участие в общественных делах. Комментируя ранний опыт революционной Америки, Алексис де Токвиль писал о «свободе ради свободы», оправданной чистым удовольствием от способности говорить, действовать, дышать. Таким образом, стремление к свободе, которая не есть право быть не потревоженным общественными делами, а, напротив, неограниченное и восторженно применяемое правом заниматься ими, – не ново. Оно сопровождало современные общества с самого их начала. Однако оно всегда оставалось мечтой – в лучшем случае «утопическим горизонтом». Реальная история современных обществ приняла другой оборот. Она вела к «уходу» и прочь от «голоса». Она сократила публичную сферу до размеров того места, куда адресованы просьбы и жалобы. Она сделала личную автономию и безразличие к общественным делам взаимозависимыми и взаимообусловленными вещами.

Четверть века назад в глубоком анализе революции как современного феномена Ханна Арендт соотнесла историческое поражение свободы в ее публичной активной форме с неразрешенной проблемой бедности: «И изобилие, и безграничное потребление – это идеалы бедных, они – мираж в пустыне нищеты. И в этом смысле изобилие и нищета – две стороны одной медали; узы необходимости вовсе не обязательно должны быть выкованы из железа, они могут быть сделаны и из шелка. Свобода и роскошь всегда считались несовместимыми, и современные попытки приписать настоятельные призывы отцов-основателей к умеренности и „простоте нравов“ (Джефферсон) их пуританскому презрению к мирским удовольствиям гораздо больше свидетельствуют о неспособности понять свободу, чем о свободе от предрассудков. „Роковая страсть к быстрому обогащению“ никогда не была пороком чувственных натур; она была мечтой бедных… Тайная мечта бедняков – не „каждому по потребностям“, но „каждому по его желаниям“»[64].