Свободен

Скрип закрывшихся дверей. Жёсткость стены, к которой он меня прижимает. И то жгучее, невыносимое напряжение, что собралось внизу живота в тугой комок и снимается только одним способом, он излечивает в два… нет, в три… Твою мать, Тёма!.. в четыре коротких снайперских толчка. Стонет, уткнувшись в моё плечо. И, заставив меня выгнуться штангой ворот, заканчивает эту серию коротких и точных пенальти бесспорной победой добра над злом. Добра головокружительной разрядки над злом неудовлетворённой плоти.

— М-н-н-н, — сжимает этот Мастер Штрафных в ладонях мою так уютно лежащую в его руках филейную часть, ловя последний, самый сладкий спазм. И я лбом утыкаюсь в его плечо, твёрдо намереваясь остаться здесь навсегда.

— А резинка? — шепчу я, не открывая глаз.

— На мне, — так же не шевелясь отвечает он.

— Приятно иметь дело с профессионалами.

Он смеётся. Но едва успевает поставить меня на пол, когда лифт неожиданно трогается с места.

— Чёрт! Нас вызвали, — тянусь я к тёмному табло, не понимая, куда мы едем вниз или вверх.

И в панике жму на все кнопки, что попадаются под руку. А потом так же в панике запахиваю халат и поправляю волосы, когда, смеясь, он делает то же самое, только без суеты. Приподнимает моё лицо за подбородок и целует, целует, целует, пока лифт не останавливается.

Как два нашкодивших щенка мы замираем на вытяжку, ожидая, пока дверь откроется. А потом, выглянув, разглядываем пустой коридор десятого этажа.

— Знаешь, что ты наделала? — снова наклоняется он к моим губам, когда дверь закрывается.

— Угу, — киваю я, улыбаясь. — Теперь лифт будет останавливаться на каждом этаже.

И мы целуемся этих коротких несколько секунд, пока лифт ползёт с десятого этажа на одиннадцатый. А потом покашливая, принимаем вид порядочных граждан, просто в отельных халатах, чтобы встретить возможных попутчиков.

И так снова, и снова, и снова. И только с двадцать пятого до последнего — до тех кнопок я не дотянулась — нам везёт. И этот самый долгий десятиэтажный поцелуй заканчивается высадкой пассажиров.

А потом продолжается у закрытых изнутри дверей его номера.

Падает на пол один халат. Потом другой. Мои лопатки касаются холодного хлопка простыней.

— Нет, я не просто люблю тебя, — спускаются его губы вниз по моему телу. — Я дышу. Молюсь. Надеюсь. Я тобой живу.

Глава 44

Как же хорошо!

Боже, как же хорошо!

Настолько хорошо, что, лёжа у него на груди, не хочется ни думать, ни говорить, ни шевелиться. Хочется дрейфовать в этом блаженном тягучем состоянии счастья и собственно всё.

Никогда ещё я не чувствовала себя такой цельной, такой завершённой и единой.

Я словно ремонт, который закончили. Ипотека, которую выплатили. Кроссворд, который разгадали. Ничего ни добавить, ни убавить. Ни рубля, ни кирпичика, ни слова.

Абсолютно. Окончательно. Определено.

Он словно выточил меня из куска бревна, вдохнул жизнь и создал нечто совершенное и навеки преданное ему. «Ну, или просто Буратино», — открываю я один глаз.

— Где ты был всю мою жизнь? — разбираю пальцами волосы у него на груди.

— Рядом, — улыбается он и целует меня в макушку. — И всегда буду рядом, если захочешь.

— А если правда захочу? — поднимаю я голову.

— Всё в твоих руках, — улыбаются его глаза.

— Знаешь, что меня пугает? Что всё это как-то слишком быстро.

— Быстро? — иронично искривляются его брови. — Только не говори, что ты ничего не замечала, Снегурочка моя, — подтягивается он к изголовью.

— Нет, кое-что, конечно, замечала, — кокетничаю я под его пристальным взглядом и, прикрывшись одеялом, сажусь рядом.

— И что же? — прищуривается он.

— Э-э-э… ну, однажды я думала, что ты говоришь по телефону, а ты просто сидел и на меня смотрел. Но как ты смотрел! Уф! Я потом работать не могла.

— Сорвался, — улыбается он. — Просто не смог, не успел отвернуться.

— А ещё как-то ты стоял у меня за спиной и вдруг уронил ручку. Наклонился за ней. А по пути просто выдохнул мне в шею. Совсем легко, едва слышно, невесомо выдохнул. Но клянусь, я не могла пошевелиться, как меня накрыло.

— Господи, — закрывает он рукой глаза и выдыхает, — ты и это помнишь! — Проводит ладошкой по лицу и смотрит на меня так, словно я планету в его честь назвала. — Твоя обнажённая шея — это было то ещё испытание всё лето. Похлеще лодыжек. Эти ровные маленькие складочки, когда ты поворачиваешься, — протягивает он руку. Ведёт большим пальцем по коже. И я откидываю голову и подставляю ему то, к чему этот облизывающий губы новообращённый вампир настолько неравнодушен. — Эта жилка. Эта ямочка, — подтягивает он меня к себе, и выдыхает с открытым ртом, словно хочет перекусить, а потом целует в яремную впадинку.

И не могу сдержать улыбку, чувствуя его мягкую бороду. Она щекочет, она ластится, как котёнок. И эти ощущения божественно приятны. А может это потому, что я его просто люблю.

— Почему, Тём? Почему? — поднимаю я голову, когда он чересчур увлекается, держа меня двумя руками. — Почему ты не дал мне понять этого раньше.