Свободная. Знакомство, свидания, секс и новая жизнь после развода

— Нам нужно прекратить злиться друг на друга, — говорю тихо, но уверенно, выдерживая его взгляд в зеркале. — Я готова принять на себя вашу грусть и, если это потребуется, дни напролет выслушивать стенания, но больше не желаю быть грушей для битья. Если вы проверяете, как далеко можете зайти, прежде чем я сломаюсь, то знайте: вы почти у границы. Если не нравится жить со мной, можете переехать к отцу. У вас есть выбор.

Дейзи и Хадсон молчат, пока я выезжаю на трассу.

Вернувшись в город, мы разбегаемся словно чужие. Я иду прогуляться, чтобы проветрить голову, и неподвижно замираю посреди тротуара, наблюдая, как люди проходят мимо в разных направлениях. Меня поражает: когда все в этом городе стали такими красивыми? Кажется, я никогда не замечала, какие привлекательные, подтянутые жители Нью-Йорка. Внезапно каждая проходящая мимо женщина кажется соперницей, и я падаю духом: мне не сравниться с их яркостью. Как им вообще удается выделяться из толпы? Моя новообретенная сексуальная сила и уверенность испаряются, превращаясь в маленькую лужицу в сточной канаве. Оба образа, с которыми я десятилетиями идентифицировала себя, — любящая жена и преданная мать — покоятся на зыбкой почве, а мой совершенно новый способ определения себя как желанной женщины просто исчезает, и я осознаю, что принимала за настоящую себя выдуманный образ. Очевидно, мои успехи с ухажерами были случайными, маленькие победы на любительском уровне заставили меня наивно поверить, что я готова к свершению больших дел. Пока мне казалось, что все глубже разбираюсь в самой себе, на самом деле я медленно теряла то непрочное понимание себя, которое еще оставалось.

Представляю себя почти двадцать лет назад на углу булочной в Верхнем Вест-Сайде, когда безуспешно пыталась забеременеть, в то время как подругам достаточно было моргнуть, чтобы завести ребенка. Я же, казалось, была обречена на бесплодие и впала в депрессию. Терапевт тогда посоветовала мне заняться чем-нибудь, что приносит удовольствие, и я рассказала, что самое большое счастье для меня — это убраться в квартире воскресным утром после ухода Майкла на работу, а затем отправиться в булочную за тремя итальянскими печеньями и чашкой кофе, который я не спеша смаковала, перебирая кипы рабочих рукописей. Терапевт посоветовала так и сделать — вернуть в жизнь простые радости, напомнить самой себе, что такое счастье.

Будучи прилежной ученицей, повинуюсь ее указаниям. Прохожусь пылесосом по всей квартире, полирую обеденный и деревянные журнальные столы, оттираю десять квадратов линолеума, постеленного в кухне и ванной, и покидаю крошечную квартиру в ее блестящем великолепии. Дойдя до булочной, останавливаюсь у входа, в оцепенении глядя, как другие покупатели входят и выходят. Через витрину мне виден стеклянный прилавок с печеньем, и я не испытываю ничего, кроме недоумения: это когда-то делало меня счастливой? Эти крошащиеся, аляповато украшенные печенья? Борьба за место в очереди со всеми этими парочками, толкающими огромные детские коляски? Я отчаянно хотела стать матерью, сюсюкать с ребенком и чтобы Майкл замечал: у малышки его глаза, но моя улыбка. Мне хотелось познать это ощущение растущей внутри меня жизни — и печенье должно было принести мне хоть какую-то толику радости. Мне нужны были не крошки, а вся булочная целиком. Я испытывала отвращение к самой себе, простачке, которую в прошлом одурачило такое обыденное удовольствие.

Сейчас, стоя здесь на тротуаре, я испытываю то же чувство недоумения. Я думала, что счастье все еще в моих руках, что я разгадала его — мужчины становились моими, как те печенья, выложенные на подносах, ожидающие, чтобы их выбрали и упаковали. Но во мне нет пороха, чтобы соревноваться с этими надменными женщинами, которые взяли под свой контроль улицы моего родного города. Мне вдруг кажется, что мною попользовались и выкинули; глаза, отекшие от нервного срыва в машине, вьющиеся волосы топорщатся от влажности, кожа покрыта токсичным слоем язвительности, которая оттолкнет любого, кто хотя бы просто приблизится ко мне.

Я чувствую себя побежденной.

Не спеша плетусь домой, предложив Дейзи помочь ей закончить дела, Хадсону пишу длинную записку, совершенно лишенную злости, что испытывала еще час назад. Признаюсь, что люблю его беззаветно, сожалею, что потеряла самообладание, и уверена, что мы вместе справимся с ситуацией. Если есть возможность вернуть хотя бы одну часть прежней себя, я выберу — чего бы мне это ни стоило — роль матери, и это единственное, в чем абсолютно точно не позволю себе оплошать