Свое путешествие ты не заканчиваешь

Мы с Алешей поссорились. А я катастрофический неумелец в этом ремесле. Во-первых, мне сразу кажется, что все, трендец, капут, щабаш. Все кончено! Если с вечера поссорились, а утром человек уехал, то это навсегда. И ничего уже не изменишь. И не работают здесь разум, возраст и опыт, и не нужно о них. Это пожизненная травма на клеточном уровне, и она моментально впрыскивает свой яд в кровь. Во-вторых, игра в молчанку для меня мучение. А выигрывает не просто тот, кто дольше держит паузу, а тот, для кого она вполне терпима, кто умеет устроиться в ней поудобнее, кто, в конце концов, умеет поругаться и после этого заснуть…

Причина ссоры — просто Алешина усталость от бесконечного участия в моих делах. И на призы для конкурса заработай, и на концерт отвези-привези, и из магазина продукты принеси, и… Я понимаю, как ему непросто жить со мной, когда это уже не я. Осталось от меня немного, некая угасающая тушка, у которой есть на остаток жизни нерешенные пока задачи. Например, уже упомянутая — как двух светлых людей познакомить, подружить, соединить! И не только двух, это ведь не обязательно про личные отношения, это еще и о сотворчестве, — я думаю так порой о Митиных ребятах, о друзьях, однокурсниках, о тех, с кем он играл. Я хочу, чтобы они нашли свое любимое место в оркестре жизни… И все эти мои задачи, как кажется Алеше, не про него, а про других. Вечно я забочусь о ком-то, а не о нем. Что ж, хорошо понимаю, как это может однажды взорвать нервный колтун, намотанный на кулак сердца, в котором до поры да времени копится обида, боль и гнев. У меня тоже копится в горле крик: "Эй, я же стараюсь и живу зачем-то, и никто не удивляется, почему я до сих пор копчу это небо, и все со мной говорят так, как будто ничего не случилось, а ведь меня нет уже, и никому невдомек, меня уже нет…" И вот так встречаются наши два крика, которые никогда не договорятся.

Иные услужливые дамочки любят мне напомнить: в такой ситуации многие вообще разводятся. Моему внутреннему мнительному суслику слышится в их интонации вопрос, дескать, а вы почему до сих пор не развелись? Кстати, суслик лучше меня чует подтексты. На этот случай нужно носить с собой щит Персея, чтобы дамочка Горгона поскорее бы окаменела от своего отражения. А то обычные зеркала совершенно утратили былую магию! Или нынче медуз горгон развелось слишком много.

Итак, тоска грозилась поглотить меня целиком, и глупо было надеяться на эндорфиновый леденец от вселенной. Когда-то, давным-давно, мне было так нужно выговориться в минуту обиды и разлада. И я, с ума сойти, кому-то звонила! Но все мои дружбы и любови обточили-обкарнали меня до состояния карандашного огрызка, который твердо усвоил: не говори ни с кем, пока он сам не захочет заговорить. И я стараюсь соблюдать это правило. Только глупо надеюсь, что кто-нибудь сам проявится в эфире очень вовремя для меня. Так было раза два в моей жизни. Или три… Да ведь чем реже чудо, тем сильнее в него веришь!

Правда, у меня был в запасе кроткий маневр, который я иногда применяла — деловитое приглашение, могущее заинтересовать адресата. Приглашение не со мной, конечно, а с кем он хочет! Он или она, вероятно, спросит: "А ты пойдешь?" Ты, разумеется, не идешь, ты ждешь, когда он или она скажет: "А можно тебе позвонить?" Но вообще-то все эти интровертивные маневры никуда не годятся! Так что я без всякой надежды написала Юлику, о чем давно хотела написать — об экскурсиях моего доброго знакомого Шуры Славуцкого. Шура пишет о книгах и водит экскурсии по Москве, открывает тайны ее чрева, среди которых есть даже балкон с беременными кариатидами и еще много чего, над чем стоит задуматься. Юлик недавно интересовался Шуриными путешествиями — но не столько для себя, сколько для своих племянников, которым он давно заменил папу. Что там случилось, я никогда прямо не спрашивала, а Юлик не рассказывал. Мы с Алешей не раз меж собой развивали тему, почему наш друг принес себя в жертву семье своей сестры и почему не завел своей, но все это были досужие домыслы. Мы по-обывательски не жаловали эту сестру, которая ничего плохого нам не сделала, но как будто бы забрала у Юлика право на личное пространство. Право на то, чтобы стать отцом своих родных детей… Иногда виноватый так удобен, так очевиден!

"О, привет! А куда вы подевались?! После концерта-то!" — ответил мне вопросом Юлик.

"А можно тебе позвонить?!" — взмолилась я, презрев все свои кодексы чести.

— Неужели ты теперь в когорте испрашивающих позволения записаться в очередь на роскошь двухминутного разговора? — тут же забасил знакомый шутейный голос. — Не принимай эти правила игры, они для того, чтобы мы вымерли. Перестали бы говорить друг с другом и сошли бы на нет. Мы — то есть все, кроме мировой закулисы или золотого миллиарда. Мы, народ!