Свой — чужой

— Ну, во-первых, ты прав: он Юнкерса боится… В этом я, еще когда Александр Сергеевич сидеть-с изволили, убедиться однажды смог… А во-вторых… Пересечений по бизнесу у них особых нет. Значит — прошлое. Если учесть объем дел и забот у Гамерника, то, что он эту кашу заварил, может означать лишь одно: ненависть. Которая, как и старая любовь, не ржавеет. Ненависть, замешанная на амбициях и комплексах, в которых никто детально разобраться не сможет. Да и не надо в них разбираться по большому счету.

— Как все просто, — вздохнул Обнорский. — Даже неинтересно.

Полковник улыбнулся:

— В кино в конце всех бы арестовали, а главный герой сначала захотел бы застрелить негодяя, но потом одумался бы и отдал его в руки Закона. Так?

— В голливудских фильмах так.

— А у тебя в книгах?

Обнорский понял, что Ильюхин его подкалывает, и улыбнулся в ответ:

— У меня в книгах по-другому. Ты почитай.

Виталий Петрович даже руками замахал:

— Андрей, ты не обижайся, но у меня правило — не читать хорошие детективы. Плохие я по понятным причинам в руки не беру, а хорошие… Я целыми днями такое говно читаю в своих бумагах, что люблю засыпать под фильмы типа «Чужие». Главное, что в них нет нашего мира. Там Чужие — метров по шесть в ширину, и они съедают весь звездный десант! Чтоб я так жил!

Журналист засмеялся, а полковник начал его всерьез убеждать:

— Нет, я серьезно! Эти шестиметровые гады (некоторые еще и с ядовитой слюной, между прочим!) мне намного милее ублюдка из соседнего двора, который за тот же видик свою соседку двадцать раз по голове утюгом бьет. Вот этим Чужим таких вот «своих» показать — они из своей галактики вонючей носа бы сюда не показывали!

Они похохотали еще по поводу фильмов и сериалов «про мафии», поржали, а потом Обнорский сказал уже серьезно и почти без вопросительной интонации:

— Если я спрошу — можно ли рассказать об услышанном Сашке, то ты скажешь, что он всех перебьет.

Прежде чем ответить, Ильюхин закурил и несколько раз подряд затянулся:

— Нет, я так не скажу. Юнгеров вышел уже из этого возраста, чтобы по-бандитски всех перебить. Поэтому перебьет всех Крылов под видом государственной справедливости. Но стрелки, даже если и расскажут, что и почем, то все это будет юридически несостоятельно, так как мясо в изоляторе не примут. А Гамерника метелить в кабинете на Литейном — это не потянет даже Крылов при всей его лихости… Поэтому давай уж так, как мы с тобой пораньше договорились: операцию буду делать я и так, как меня учили. Поверь, мне все равно, кто больной. Работать я буду на совесть. А ты будешь «подносить патроны» так, как я тебе скажу. Идет?

— По рукам, — согласился Обнорский.

Они обменялись крепкими рукопожатиями и расстались.

Виталий Петрович и не подозревал, что встретится с журналистом снова уже на следующий же день. Дело в том, что в этот день пятьдесят лет назад родился один из депутатов питерского Законодательного собрания. И поскольку депутаты — люди общественные, то их дни рождения превращаются в приемы. А на любой прием народ собирается, как правило, разномастный. В таких местах часто можно услышать: «О! Привет… А ты как здесь?»

Обнорский и Ильюхин именно на таком приеме именно такими вот стандартными возгласами друг друга и поприветствовали. Потом они одновременно разулыбались, а затем Обнорский чуть наклонился к уху полковника и шепнул:

— Выйдем на минутку.

Они вышли к воде (прием проходил в одной из государственных резиденций на Крестовском острове), и журналист таинственно спросил:

— Никого не заметил?

Ильюхин с легким раздражением пожал плечами:

— Сволочи много разной.

Полковник к имениннику относился уважительно, но некоторых из его гостей просто не переваривал, поскольку многое о них знал.

— Злой ты, — лицемерно вздохнул Обнорский. — Это сливки нашего общества… Да, так вот: среди этих сливок барражирует месье Гамерник.

Виталий Петрович с любопытством взглянул на журналиста:

— Да? Интересно… Но — не более чем интересно. Однако Андрей выложил еще не все свои сюрпризы:

— Интересно другое… Товарищ Гамерник прибыл из столицы нашей родины не один, а с приятелем. Я зацепил краем уха обрывок их разговора — похоже, что этот приятель мент. И такой сурьезный мент, не ниже полковника, судя по понтам и уверенной манере… Помнишь, я говорил тебе о связях Гамерника в центральном аппарате?

— А с чего ты взял, что они приятели?

Обнорский тонко улыбнулся:

— Ну, я же видел, как они общались… Почти интимно.

— Ладно, — нахмурился Виталий Петрович. — Глянем.

Нахмурился Ильюхин от того, что снова кольнуло его нехорошее предчувствие. И оно не обмануло полковника.

Когда Виталий Петрович нашел среди гостей Гамерника, предчувствие переросло в тоску, потому что «приятелем» оказался тот самый похмельный губоповец, который присутствовал при первом разговоре о необходимости внедрения в структуру Юнгерова. Московский полковник тоже узнал Ильюхина и обрадовался как ребенок. Он вообще пребывал в прекрасном расположении духа, так как до похмелья было еще далеко. Губоповец полез к Виталию Петровичу обниматься и тут же начал представлять его Гамернику: